Легенда о Королях

И он втолкнул в комнату невероятно толстого румянощекого монаха в серой шерстяной рясе, подпоясанной витым шнуром. Монах не казался ни смущенным, ни испуганным. Улыбался во всю луноликую физиономию, кланялся и блаженно щурил глазки, как китайский содержатель опиумокурильни на допросе.

— Почему «это»? — не понял я. — Ну — монах. Ну — жирный. И что?

— Он появился на Аввалоне недавно, сир, — пояснил Томас. — А, как вам известно, после вашего приказа это попросту невозможно. И это весьма нехороший прецедент.

— Хм-м… Это интересно… Весьма. И кто же вы, человек в рясе?

— Мир дому сему, — густым басом ответствовал толстяк. — Мое имя — отец Патрик. Проповедовал слово Божие в Мексике, а теперь вот направлен с этой миссией к вам.

— И как же вы сумели сюда добраться?

Он возмущенно пожал плечами:

— С Божьей помощью, разумеется! Плыл на корабле, потом на лодке, потом долго брел по берегу, пока не встретил вот этого нехристя, — он ткнул сарделькообразным пальцем в грудь обомлевшего от подобной наглости Томаса. — И, наконец, добрался до вас, Ваше Величество. Теперь можете быть спокойны: дело свое я знаю, благословение от папы римского даром не дается. Вы, сир, когда исповедовались последний раз?

— Иди к бесам! — коротко ответил я, с трудом сдерживая улыбку.

— Угу… Ну, нет, так нет, дело ваше, — не очень-то и расстроился монах. — А пожрать в этом доме скромному служителю Господа нашего что-нибудь найдется?

— Томас, отведи этого нахала на кухню, пусть повара его чем-нибудь покормят, — распорядился я. — Если что-нибудь еще потребуется — дай.

— Поторопимся же с незамедлительным исполнением воли нашего короля, — монах крепко взял Томаса под руку и повел к выходу. — А по пути ты можешь покаяться мне в своих многочисленных грехах, принять наказание и очищение.

Томас еще нашел в себе силы повернуться ко мне, отчаянно прося взглядом о помощи, но я лишь развел руками — насегодня мне уже хватило бесед о морали и спасении души.

Позвав Иуду, я принялся облачаться в парадную одежду— на вечер был назначен бал для выпускников моей школы. И я постарался сделать этот бал поистине королевским…

Замок был украшен гирляндами цветов, накрытые в залах столы горели золотой и серебряной посудой. Съехавшейся на бал знати предписывалось привозить с собой дочерей и племянниц, дабы выпускники могли найти себя пару для танцев (ну, а там уж как повезет).

Было приятно смотреть на юные грациозные пары, кружащиеся по залу. Но куда приятнее было осознавать, что передо мной — блестящее будущее Аввалона. Пятнадцать лет я шел к этому дню…

У стены, справа от меня, собралась кучка выпускников, о чем-то оживленно переговаривающихся и время от времени бросавших в мою сторону странные взгляды. Среди них я узнал и двух своих любимцев — Мордреда и Ланселота. Ланселот был настоящим проклятием для любой особы женского пола старше семи и моложе семидесяти лет. Высокий, широкоплечий, словно сошедший с рекламного плаката Голливуда, со своей ослепительно белоснежной улыбкой, золотоволосый и голубоглазый, он излучал такое немыслимое обаяние, что дамы, попадавшие в эту ловушку, становились восковыми— бери и лепи. Чертенок не стеснялся, он «брал и лепил». Но при этом он не был банальным и слащавым ловеласом. Он был отчаянно бесстрашен, остроумен, с непоколебимыми понятиями о чести, долге и предназначении рыцаря. Женщины были его единственным слабым местом. Впрочем, паршивца можно было понять — трудно ценить то, что валяется у твоих ног в изобилии. Ему очень повезло, что я запретил вводить в моей школе телесные наказания: начиная с двенадцати лет он вряд ли ночевал в своей спальне больше двух-трех раз… А вот Мордред был слеплен совсем из другого теста. К этому серьезному, пожалуй, даже чуть угрюмому пареньку у меня было особое отношение. По рыжим кудрям и зеленым глазам было нетрудно узнать отпрыска Моргаузы и Артура, но я внимательно присматривался к пареньку и не пожалел потраченного на него времени. В этом умном, начитанном, не по-детски обстоятельном юноше за версту чувствовалась королевская кровь. Он даже говорил так, словно отдавал приказы и распоряжения. Он тщательно продумывал каждое свое слово, каждый поступок, словно считая себя ответственным за все, что происходит вокруг него. Больше всего его интересовали римское право, история и экономика. Заметив мой интерес к нему, мальчишка тут же использовал его в своих целях, засыпав сотнями и сотнями вопросов об управлении государством, практике решения спорных вопросов и подборе кандидатов на ключевые государственные посты. Но, невзирая на несомненные таланты в этих областях, чиновником он явно не был. В детских играх он не уступал силой и выносливостью даже такому признанному в школе силачу, как Ланселот. Я ни разу не видел его плачущим. А вот на девушек, в отличие от своего приятеля, он вовсе не обращал внимания, предпочитая их обществу книги и упражнения в воинском искусстве.