Легенда о Красном Снеге

— Сир, я кровью и делом докажу, что не враг вам. Я готов жертвовать жизнью, чтобы доказать вам это.

— Чего вы хотите? — равнодушно спросил Павлес.

— Я хочу отдать за вас свою жизнь!

— Высокие слова, — устало сказал король, — тем не менее, я не могу дать вам ваши войска, вы не в опале, но под подозрением.

Павлес сделал нетерпеливый жест и распустил совет до следующего требования.

Он вернулся в свою башню, как раз в то время когда в спальню вернулась из молельни Фелия.

Королева вздрогнула, увидев, что ее супруг бледен и измучен.

Павлес, истощенный военным советом, упал на кровать и закрыл глаза.

Фелия взяла его руку в свою и поцеловала. Он поднялся и обнял жену.

— Я устал, Фелия, я очень устал. Еще ничего не началось. А я чувствую, что скоро все кончится.

— Ничего, солнце мое земное, — ласково прошептала Фелия, — все будет хорошо, пока мы вместе, а наши судьбы теперь неразделимы, ведь так?

— Так, родная. Ты права, моя королева!

Глава пятая. Окос

В Эолисе уже был объявлен семидесятидневный траур по покойным королю и королеве, когда до Сорокамоса дошли письма от брата. О корреспонденции ему доложил лично Микаэлос.

Наместник, сидевший в это время в кресле возле стола и перебиравший шары для жонглирования, лишь невпопад сказал:

— Мы не выиграем этой войны.

— Отчего же, сир? — удивился Микаэлос.

— Брат мой переживает нашу общую утрату тяжело. А я в положении более выгодном, чем он. Утрата родителей не так сильно трогает меня. Мне нечего терять, а у брата есть

жена, он в страхе за нее. Я, к сожалению, не имею полномочий управлять армией, иначе я мог бы что-то сделать, а мой брат… он будет слишком осторожен, да и вести

советы, издавать приказы и прочее… Он еще долгое время не сможет полноценно управлять государством, — закончил свою несвязную речь Сорокамос.

Микаэлос все время смотрел на Наместника в упор и слушал не столько его слова, сколько наблюдал за принцем. Голос Сорокамоса был спокойным, мягким, каким-то нарочито равнодушным и безвольным. В глазах мерцал огонек надежды. Сорокамос не верил тому, что говорил.

Микаэлосу в голову пришли 2 мысли: "У этого мальчика во истину королевская рука" и "Не спектакль ли все это? Меня пытаются провести!".

Микаэлос вышел из кабинета и отправился на крепостную стену, где у него были дела. Сорокамос подошел к окну, которое выходило на Восток. Постоял там недолго. Внутри все ныло и болело, ему и впрямь нечего было терять, однако надежды он не терял, к

смерти он всегда относился философски, он знал, что ждет его там за гранью (все это было до малейшей подробности прописано в особой религиозной книге), он больше

боялся неизвестности. То есть смерть родителей опечалила его, но за них он был спокоен, а вот Аланка… Жива ли она? это был основной вопрос. И на него Сорокамос не

знал ответа, и, честно говоря, боялся узнать.

Неслышно вошел камердинер:

— Письма, сир!

— Их что теперь доставляют по два раза в день? — раздражительно сказал наместник, — от кого они? — уже мягче спросил он.

— От короля, сир, два письма и депеша из министерства обороны.

— Положите на стол. Спасибо — добавил Сорокамос, чтобы как-то загладить впечатление от своего первоначального резкого тона.

Наместник знал, что в этих письмах и читать их не хотел, но все же прочитал. Первое письмо он сжег, не дочитав, второе прочитал два раза, депешу прочитал в тревоге, и

велел позвать к нему Микаэлоса, тот еще был в замке и потому быстро явился.

— Вы получали сегодня депешу из министерства? — спросил Сорокамос, придав себе как можно более небрежный вид.

— Да, сир!

— Что вы можете сказать?

— У меня есть только слова, сир, и здесь они ценятся мало! На Востоке мне хватило бы только моего честного слова…

— Ближе к делу.

— У меня нет доказательств, ваша светлость, что мои слова правдивы.

— Вы еще ничего мне не сказали, Владыка. Но вы ведь знаете, я всегда питал к вам сердечную теплоту, а потому мне будет достаточно вашего честного слова, — сказал

спокойно Сорокамос, впившись глазами во Владыку, и не предлагая даже сесть.

— Я думаю, что причина в одном разговоре, сир! Разговор этот велся с глазу на глаз, между мною и мессиром Дорес, когда тот приезжал инспектировать выполнение указа. И

тут есть одно обстоятельство, ведомое только нам двоим, — сказал Микаэлос, однако без надежды, он видел, что Сорокамос ему не верит.

— Какое обстоятельство?

— У Мессира Сергиаса была бумага, подписанная королем, смысл её был в том, что мессир Сергиас делает все на благо Лирании и любой, кому будет предъявлена эта бумага,

должен исполнять приказы мессира министра.

— Это можно проверить, Владыка, у Сериохуса, есть копии даже таких записок. Продолжайте.

— Мессир Сергиас отдал тогда приказ оставить не тронутыми четыре пушки

— Он не называл причины, — не моргнув, спросил Сорокамос.

— Нет, сир, он просто сунул мне под нос эту бумагу.

Сорокамос пытался уловить хоть намек на недоброжелательность Микаэлоса к министру, но Владыка был непробиваем и спокоен, хотя в глазах его и присутствовала тревога,

вполне уместная в сложившейся ситуации.

— И вы повиновались?

— Да, сир.

— Вы спрятали пушки?