Легенда о Людовике

Напиши мне, как ты, пиши каждый день — знаю, знаю, что я о том уж тебя просила, и снова прошу! Пиши до того самого дня, когда родишь, а потом поправишься — и снова пиши. А сейчас мне пора заканчивать, Эдуард меня дергает за подол и уже обслюнявил всю юбку, о Боже, где его няни? Этот мальчишка несносный, как его отец, и еще хуже своего старшего брата — вообще все мальчишки несносны, все, хоть младенцы, хоть старики, с короной иль без нее! Я от души желаю тебе, дорогая сестра, чтоб у тебя была девочка, маленькая и чудесная девочка, хорошенькая и послушная, чтоб не кусала кормилиц и не хватала тебя за подол. Ох, как же я ненавижу, когда меня хватают за подол! Заканчиваю письмо, дорогая сестра, целую тебя нежно дюжину раз и шлю привет твоему злому супругу (передашь, как вернется) и твоим милым деверям. А твоей гадкой несносной свекрови не шлю, хоть ты и не устаешь нахваливать ее в твоих добрых письмах.

Искренне и навечно твоя сестра

Алиенора Прованская, королева Англии.

Маргарита отложила письмо и скользнула взглядом по огоньку свечи, бросавшему тени на торопливый, но все равно красивый и опрятный почерк ее сестры. Это письмо было последним из полученных ею, и прошло больше пяти недель с тех пор, так что Маргарита начинала уже волноваться. Впрочем, Алиенора не отличалась той пунктуальностью в переписке, которой требовала от сестры: порой между ее письмами проходили недели, если не месяцы, а порой, когда ее одолевала скука, она писала Маргарите каждый день, и гонцы, опережая друг друга, привозили пухлые пачки пергамента, испещренного округлыми буквами. Но сейчас было другое дело: между Францией и Англией в очередной раз шла война, и обе королевы великих держав, родившиеся родными сестрами, должны были соблюдать в переписке осторожность, которой Алиенора никогда не отличалась. Может быть, король Генрих, ее супруг, запретил ей писать к Маргарите, пока очередная распря не будет улажена. Маргарита надеялась на это, ибо была также возможность, что письма Алиеноры перехватывают… и если так, думать о том Маргарита не хотела, потому что дала обет перед Богом не думать и не говорить дурно о своей свекрови.

Нынче это было трудней, чем когда-либо. Вот уже пять месяцев, как Людовик уехал на север сражаться с приспешниками графа де Ла Манша и его союзником королем Англии; Жуанвиль уехал с ним, и вот уже пять месяцев, как Маргарита была однаодинешенька в королевском дворце в Париже, денно и нощно под надзором королевы-матери. Пользуясь тем, что невестка ее в положении, Бланка приставила к ней трех дам из своего окружения, дабы они посменно находились при Маргарите, сопровождали ее, куда бы она ни шла, сидели близ ее постели, когда она ложилась отдохнуть, и доносили Бланке о каждом шаге ее, о каждом вздохе и каждой мысли, которую им удавалось прочесть на ее лице — ибо она сделалась еще более молчалива теперь, чем раньше. Уезжая, Людовик велел ей беречь себя, а матери своей — позаботиться о Маргарите и ее чаде. Бланка выполняла его просьбу с беспрекословным тщанием, в котором угадывалось скорее желание досадить, чем истинная забота; а впрочем, вероятно, поровну было и того, и другого. Ибо с тех пор, как Маргарита забеременела, отношение к ней Бланки Кастильской стало и лучше, и хуже во сто крат.