Легенда о Людовике

Случилось это внезапно, и тем менее было ожидаемо всеми, что за вот уже без малого двадцать лет своего царствования король Людовик никаких поражений не знал, а бедствия принимал столь смиренно и кротко, что бедствия склонялись пред ним и отступали сами, сраженные подобною стойкостью и непреклонным мужеством, нисколько не замутненным гордыней. Враг Франции, внешний и внутренний, был смят и повержен: ни мятежные бароны, ни альбигойские еретики, ни зарвавшиеся англичане больше не тревожили Францию и не смущали ее покой — всех сумел усмирить, приструнить и умиротворить, в конечном итоге, Луи Капет. В той же мере, как и врагов своих, приструнил он также друзей: прелатов, любивших церковь излишне рьяно, а Господа — чуточку меньше, чем следует; рыцарей, не разумевших разницы между словами «война» и «разбой»; судей, по слабости человеческой судивших то слишком, то недостаточно строго; и прочих, и прочих, от кого спасу простому французскому люду не было куда как больше, чем от англичан и еретиков. Луи Капет сеял и жал рожь, чеканил и взвешивал монету, строил храмы, раздавал милостыню, нес мир и спокойствие, а когда мог — то и благополучие. Любили его за это подданные, любили друзья, даже враги его любили, потому что почетно было одержать над ним верх и не стыдно, не страшно было ему проигрывать. Его любила мать, никогда не упускавшая случая поддержать дрогнувший локоть сына. Его любили братья, хоть и не были похожи на него ничем, кроме имени. Его любила жена, после долгих лет бесплодия родившая ему, одного за другим, трех здоровых детей: первой дочь, а затем и двух сыновей, подарив наконец короне французской наследника, а с ним и спокойствие за будущее династии. В году тысяча двести сорок четвертом, после осады Монтегюра, окончательно был усмирен бунтующий Лангедок, а с ним и весь Юг. И все было славно, и добро, и Господом благословенно в королевстве Луи Капета.

А сам Луи Капет взял да и слег десятого декабря в Понтуазе, и как слег, так больше и не поднялся.

Лучшие лекари, созванные немедля к его постели, лишь разводили руками. Свалила с ног короля лихорадка, мучившая его и раньше, особенно часто — во время войны с Англией; да и многие его рыцари и придворные тогда переболели ею. Прежние ее приступы никогда не были к Людовику столь жестоки; на сей раз Господу было угодно иное.

Королева Бланка во время болезни Людовика была в Париже. Насущные и непрерывные дела требовали участия королевской особы, и она, привыкшая править рука об руку с сыном, без раздумий и колебаний приняла на себя все бремя забот. Надо ли говорить, что решений ее никто не оспаривал, ибо не было ни малейших сомнений, кого бы король назначил регентом на время своей болезни, если бы мог. Он впал в беспамятство с первых же дней недуга, но поначалу еще изредка выходил из забытья и все искал кого-то глазами. Королева Маргарита, приехавшая к нему в Понтуаз вместе с детьми, день и ночь проводила подле его постели, и, едва король начинал шевелиться и стонать, садилась к нему и брала в свои руки его пожелтевшую истончившуюся ладонь, а он лишь сжимал ее и стонал в полусне: «Матушка?» Господу ведомо, что думала королева Маргарита в такие минуты; но Господь о том никому не расскажет. Один лишь раз король пришел в чувство настолько, чтобы узнать свою жену. Он спросил, где его мать, на что Маргарита ответила, что осталась в Париже править. «Хорошо; благослови ее, Пресвятая Дева», — проговорил Людовик и снова впал в забытье.

То был последний раз, когда он говорил со своей женой — когда он вообще говорил. В ту ночь лихорадка стала еще суровей, и у Людовика отнялся дар речи.

Маргарита в конце концов по настоянию врачей ушла от его постели и, по сути, слегла сама — многодневное бдение и тревога истощили ее душу и тело, и, уходя из спальни Людовика, поддерживаемая под руки своими дамами, она была почти так же худа и желта лицом, как и оставленный ею супруг. Немногочисленные придворные и домочадцы, приехавшие навестить больного государя, шептались по углам, качали головами и надеялись втайне, что королеву утешат дети. Она души в них не чаяла, хотя и горевала втайне, что муж ее не проявляет к их чадам — даже мальчикам — такой пылкой и нежной любви, как она сама. Везя детей в Понтуаз, Маргарита надеялась, что Людовик, придя в себя, захочет их видеть — хотя бы маленького Луи, своего наследника, родившегося через год после Изабеллы. Но Людовик не спросил ее о детях, только о своей матери. Таков был французский король.