Легенда о маленькой Терезе (СИ)

Герда хочет возразить – рановато, да и малыш только разыгрался, но, поймав пронзительный взгляд королевы, не решается перечить и уводит ребенка. Долгожданная тишина… И снова Эмелин бредет по тенистой галерее, чуть шурша подолом легкого платья.

День за днем, неделя за неделей. Эмелин уже сама поверила, что стала призраком в стенах белоснежного Дворца. Бледная, худая, молчаливая. Ей все время холодно и все время хочется плакать. Вот только слезы давно уже закончились – еще два месяца назад. Она остановилась возле одной из колонн и засмотрелась на воду огромного придворцового фонтана – там плавали кувшинки. В детстве мама рассказывала ей легенду о белой нимфе – бедняжка погибла от любви к равнодушному Геркулесу и превратилась в прекрасный цветок, – почему-то именно сейчас вспомнились долгие вечера и ласковый мамин голос.

- Мамочка, я больше так не могу! - прошептала Эмелин одними губами, еще не догадываясь, что стоит здесь не одна.

Ренард подошел совсем тихо, да и не надеялась она, что скромная ее персона, за прошедшие два месяца ставшая невидимой, неразличимой для мужа, вдруг привлечет к себе сегодня его драгоценное внимание. А Ренард стоял рядом и уже минут пять не сводил внимательного взгляда с супруги. Он искренне жалел девчонку: ее и наказывать не нужно – сама себя извела не хуже любого палача.

- Вам следует уделять Филиппу больше внимания. Вы же все-таки мать, - проговорил Ренард.

Эмелин вздрогнула и резко обернулась – сегодня он впервые заговорил о ребенке. Сам. Как ни странно, он говорил о нем спокойно – без злости, без неприязни. Он даже улыбнулся, подставляя смуглое лицо ласковому солнцу.

- Эмелин, ребенку в таком нежном возрасте нужны любовь и внимание. Забота матери, а не служанки. Герда прекрасно справляется с ним, но ему нужны Вы, а не только гувернантка.

Эмелин стояла, прислонившись к колонне, и не верила, что слышит это наяву. Он? С ней? Заговорил о Филиппе? Она молчала, ждала подвоха и не понимала столь доброго настроя после долгого отчуждения.

Так и не дождавшись от нее ни слова, Ренард обернулся и посмотрел на супругу. Еще два месяца назад она дрожала при нем, готовая расплакаться, сейчас же – смотрела равнодушно прямо ему в глаза. Абсолютно спокойная. Убитая его холодом. Да, лучшего палача, чем собственная совесть, похоже, не отыскать.

- Вы хоть помните, что Филиппу год скоро? – Ренард не выдержал ее затравленного, безжизненного взгляда и отвернулся. – Нужно устроить праздник в городе – люди ждут этого дня не меньше, чем нас в день венчания.

И ведь действительно, первого дня рождения маленького принца ждало все Королевство! Люди готовились к празднику и даже представить не могли, сколько тоски этот день навевает на их короля и бедную королеву. Но они ждали, и Ренард не мог им отказать – проблемы венценосного семейства не должны выходить за стены Дворца. В конце концов, он же не отказался от бледнолицего ребенка и признал его своим – теперь он просто не может игнорировать подобные события.

Он говорил с ней так спокойно, так просто, что Эмелин невольно расслабилась, а хрупкая, неубиваемая надежда опять тихонечко поскребла лапкой по измученному сердечку. А может, все еще наладится? Он ведь не выгнал ее, и Филиппа перед всеми признал своим сыном. Но он всячески избегает любой близости: и физической, и душевной; он не лезет в душу к ней, но и в свою – не пускает. Ребенка игнорирует, и, тем не менее, при всех называет своим сыном. Эмелин не знала, что ей думать. А сегодня он и вовсе так неожиданно стал добр к ней…

- Эмелин, ну что Вы так смотрите на меня? – сжалился Ренард и подарил жене теплый, ободряющий взгляд. – Предлагайте, что делать будем?

- Я не знаю, Ренард, - безразлично пожала плечами Эмелин. – Мне все равно.

- Мне не нравится Ваш ответ. Неужели наш сын не заслуживает того, чтобы в честь него люди повеселились?

Он пересилил себя и назвал ребенка «нашим сыном». Впервые не при чужих – при ней, предавшей его женщиной. Пересилил ради нее, чтобы хоть немножко расшевелить, подбодрить загнавшую саму себя в угол женщину. Он увидел, как вздрогнула она от неожиданности, но взгляда не отвела – молча смотрела на него и, кажется, все еще ждала подвоха.

- Надо устроить что-нибудь для всех, - продолжил, как ни в чем не бывало, Ренард, - независимо от статуса и достатка. Может, устроить во Дворце бал? И сделать для всех вход свободным? Как думаете, Эмелин?

- Думаю, что бедный постесняется и не осмелится принять Ваше приглашение, - ответила она, ободрившись ласковым взглядом.

- И то верно. Но что тогда?

- Можно устроить маскарад, - пожала Эмелин худым плечиком. – Маски скроют лица, и бедняк сможет не смущаться своей бедности – он придет на праздник и не будет чувствовать себя хуже богатых и важных. Можно бедным раздать отрезы на платья и костюмы; не думаю, что казна сильно опустеет – зато люди пошьют себе наряды и придут во Дворец. На один день все станут равны – и для богача, и для бедняка откроются одни и те же двери. Им будет что вспомнить в старости и рассказать внукам. Наверно, это принесет им радость.