Легенда о малом гарнизоне

Медведев старался. За ним не числилось ни единой провинности; он был ворошиловским стрелком, первым по строевой и боевой подготовке, активным на политзанятиях. Другой на его месте давно бы в сержанты вышел и, уж по крайней мере, всегда был бы на виду, всегда считался бы образцом. Однако Медведева в пример другим не ставили ни разу. Отдавали ему должное – и только; как будто его успехи были его личным делом, а вот успехи других – общественным достоянием. Чего-то ему недоставало. То ли темперамента; характера ли – чтобы заставить других отдавать ему должное; а может быть, просто нахальства – кто знает? Одно ясно: все зависело от него самого, переломить инерцию отношения окружающих он мог бы только сам, но он привычно нес свой крест, не жалуясь на судьбу, и если иногда и думал о том, что не все в мире устроено справедливо и вот бы хорошо ему вдруг однажды утром переломить себя и зажить по-новому, то никого он не винил за отношение к себе, разве что себя самого, да и то редко. Даже в этом ему недоставало характера.

Именно в силу этого, когда встал вопрос, кому идти искать свою часть, он безропотно остался охранять дот. Этим же объяснялась неуверенность его действий при появлении группы Тимофея Егорова. Он должен был принять простейшее самостоятельное решение – и в который уже раз оказался неподготовленным к этому.

Правда, трусом он не был, и, когда ситуация изменилась, он с готовностью вызвался помочь своим новым товарищам. Но его порыв был сразу охлажден. Во-первых, судьбу не удалось провести – и здесь он встретился с настоящим сержантом! – значит, и общественное положение оставалось прежним; а во-вторых, всю первую часть боя ему пришлось просидеть в нижнем каземате, не ведая, что творится наверху, лишь догадываясь о том по звукам да по типам снарядов, которые требовал Егоров.

Это были тягостные минуты. Время остановилось. У Медведева не было часов, и, чтобы хоть как-то ориентироваться, он то и дело начинал считать, но даже до двадцати не дошел ни разу; счет все убыстрялся, становился механическим – ведь он думал совсем о другом! – пока Медведев не ловил себя на том, что даже не знает, на какой цифре остановился.

Редко-редко вверху била пушка. «Чего они телятся? – думал он. – Вот я бы стрелял! Конечно, не как из автомата, но уж по крайности выстрел в минуту давал бы, а эти парни и в десять минут не управляются. Да ведь так нас голыми руками загребут!..»

Вообще-то он не мог себе представить, как они из этой истории выкрутятся. Достаточно фашистам прорваться в мертвую зону – и конец. Раньше мертвой зоны не было: ее предполагалось простреливать из меньшего дота, который находился почти у подножия холма, метрах в сорока от дороги. В свое время его не успели достроить, да так и бросили, когда граница переместилась. А три дня назад в него попала дурная бомба: немцы штурмовали нашу колонну, которая отступала по шоссе, и вот одна из бомб точнехонько угодила в это сооружение. Верхнего перекрытия у дота еще совсем не было, только заармированные и частично залитые бетоном стены. Все это добро вывернуло взрывом наружу. С дороги остатки дота были видны издалека; пожалуй, это и было главной причиной, почему немцы не занялись холмом всерьез: остатки дота как бы давали понять, что здесь вся необходимая работа уже проделана и насчет безопасности можно не тревожиться.

Так и мучился Медведев в своем одиночестве: то сидел, сцепив пальцы, то вдруг вскакивал и подбегал к люку, стоял и слушал, но вверх не лез: боялся пропустить команду по телефону, боялся, что те, а особенно сержант, его поймут неправильно. Его колотил озноб, он обливался потом – и все от неизвестности. И когда Егоров потребовал противотанковые гранаты, он решил, что это уже конец. «Может, сержант не знает о запасном выходе? – так я ему напомню», – решил Медведев, сорвал с одной из коек суконное одеяло и, не считая, сыпанул в него гранаты из ящика. Затем связал одеяло узлом, стянув противоположные концы. Получилось ловко. Запалы он набрал в карманы, тоже не считая: в один горсть, да в другой горсть; хватит! И полез вверх.

Как раз в тот момент, когда он приподнял крышку люка, немцы из опасения повредить своих прекратили обстрел, и теперь было только слышно, как совсем близко скребут гусеницы по камню и ревут танковые моторы.

Затем в его сознании случился как бы провал или затмение. А когда оно кончилось, Медведев был уже снаружи, пробирался между камнями. Как ни странно, он только однажды наткнулся на воронку, а ведь думал, что живого места здесь не осталось; впрочем, с фронтальной части, где амбразура, их наверняка было немало.