Легенда о московском Гавроше

И пошла между ними рознь. Василий за большевиков держит, офицер — за Корнилова. И так они разделились, что попал солдат под полевой суд, и присудили его за агитацию против войны к смерти. Чьей роты солдат, та и расстреливает. Вывели его в овраг, поставили у обрыва, нацелились в него свои товарищи. «Пли!» — скомандовал офицер Морозов. Залп раздался, а он стоит. Еще залп — опять жив. Себе не верит. «Неужели пули меня не берут?» — думает. А оказалось, это солдаты вверх палили. Позеленел офицер, но пальбу отменил. Взял под руку Василия и повел в штаб. Идут лесом. Вынимает офицер наган и говорит: «Должен я по законам чести сам теперь застрелиться или привести в исполнение приговор над тобой».

Рассердился Василий: «Стреляйте, ваше благородие, если совесть позволит. Только скорей. Не то я за себя не ручаюсь». — «Ладно, дам тебе шанс — беги», — сказал офицер Морозов. «Мне бы надо ему в глотку вцепиться, а я сдуру побежал. Не промахнулся офицер. Мало того, когда я упал простреленный, для верности еще в меня выпалил. Да рука у него все-таки, видно, дрогнула. Живой я остался. Бросил меня Морозов в лесу, думал, я мертв, да ошибся!»

— А у тебя на него рука не дрогнет, дядя Вася? — пристал Андрейка.

— Нет, не дрогнет! Они буржуи, мы пролетарии, у нас друг другу пощады нет. Один разговор: кто кого? Потому им, дворянам, свои имения-богатства дороже нашей жизни. Спасая их, они нас всех готовы перестрелять!

Вот как рассуждали двинцы, побывавшие под офицерской расправой.

УГОЩЕНИЕ

— Ты что, своих не узнаешь? — остановил Андрейка Стешу. — Глянь, голавлищи какие! Сознательные. Сами на удочку шли. Я закидывал да приговаривал: «На солдатское счастье!»

Но Стеша смотрела на голавлей и не видела их.

— Мертвец воскрес, — сказала она, не слушая Андрейку. — Офицер Морозов, который папу расстреливал, объявился.

— Вот ты чего испугалась! Да мы их завтра сами напугаем. Как выйдем все сразу со всех фабрик и заводов да как крикнем в один голос — все буржуи задрожат! На завтра у нас демонстрация молодежи против войны назначена. Забирай улов, готовь папане угощение. Мне по своим делам спешить надо.

Стеша наконец пришла в себя, уставилась на голавлей, обрадовалась:

— Ой, Андрейка, жирные какие! Как пироги. Вот мы папаню накормим. От такого угощения он сил наберется. Идем, маме покажем, какие у нас рыбочки. А то затужилась она совсем, что папу угостить нечем.

Когда они спускались в жилье Борониных, Стеша шепнула Андрейке:

— Радость-то у нас какая! Мама встала. Папаню ждет!

Андрейка пригляделся к сумеркам полуподвала и впервые увидел Анну Тимофеевну одетой. Она сидела, опираясь на спинку кровати.

— Вот папаня войдет, и я встану, — улыбнулась она Стеше. — Чтобы врасплох не застал, с утра теперь одеваюсь-прибираюсь!

Андрейка взглянул на нее и обмер. Такой красоты он еще не видел. На бледном лице, как звезды, светились большие глаза, оттененные синими кругами. На щеках еле проступал румянец. А волосы… Золотистые волосы были стянуты в тугой узел и блестели как шелк.

— Мамочка, ты посмотри, каких Андрей принес рыбин для папы. Ему там, по тюрьмам, по лазаретам, разве приходилось такое кушать? Вот уж угостим папаню на славу!

Мать не отзывалась. Она смотрела на себя в тусклое, старое зеркало, стараясь представить, какой ее увидит после долгой разлуки любимый муж.

— Додержали мы ее все-таки, — шепнула Стеша Андрейке. — Вот и доведется им свидеться…

Стеша завела Андрейку в чуланчик-кухоньку.

— Ты понимаешь, чудо какое? Совсем она чуть дышала… Я иногда даже зеркало к губам подносила, дыхание ее ловила… А как узнала она, что отец домой придет, откуда силы взялись! Поднялась: «Давай, доченька, одеваться. Войдет, а мы обе на шею ему. Он ведь крепкий!»

Поделившись своей радостью, Стеша отпустила Андрейку, взяв с него слово явиться завтра к обеду.

Андрейка торопился: ему хотелось первому увидеть знамя, под которым он завтра пойдет на демонстрацию с Союзом молодежи.

Ну уж золотошвейки и постарались! Ночами работая, они вышили великолепное красное знамя. На большом куске густо-алого бархата нимбом золотые вышиты слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ниже восходящее золотое солнце, а под ним красными буквами: «Союз Рабочей Молодежи Третий Интернационал».

Когда Андрейка увидел знамя, от восторга ростом выше стал.

— Дядя Уралов, — сказал он, привставая на цыпочки перед развернутым знаменем, которое прикрепляли к полированному древку, — а ведь такого и у царских полков не было.

— У пехотных не видал. Да и у гвардейских тоже.

…Нести знамя на демонстрацию Андрейке не пришлось. Знамя несли ребята дюжие, крепкие. Кто знает, на знамя и нападение может быть! Но Арбуз воспользовался своим малым ростом и пошел под знаменем, держась за его золотистую кромку.

Это была замечательная демонстрация! Такой Москва еще не видывала и не слыхивала.

Вначале с окраин города донеслись отголоски любимых песен молодежи: «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу!», «Интернационал». Казалось, на притихший центр города наступают, наступают со всех сторон песни революции.