– Так или иначе, его все же отлучили от церкви и сожгли на костре, а стало быть, он мученик, – заметила Катаржина. – Но мы отвлеклись. Собирайся, мы идем в монастырь Сан-Марко!
Старыгин ушел в душ, Катаржина еще что-то говорила, правда негромко: сквозь шум льющейся воды едва был слышен ее голос.
– Кто-нибудь приходил? – спросил он, выходя из душа и причесывая мокрые волосы.
– Я говорила по телефону…
– С кем? – спросил Старыгин, потому что внезапно ему захотелось узнать что-то о ней.
– Какая разница! – раздраженно отмахнулась она, но тут же, очевидно почувствовав его настроение, повернулась и ответила мягко:
– Муж звонил из Мюнхена.
– У тебя есть муж? – Изумлению Старыгина не было предела. Менее всего к доктору Катаржине Абст подходило определение «замужняя женщина».
– Да, а отчего это тебя так удивляет? – она нахмурила тонкие темные брови.
Старыгин промолчал и отвернулся.
– Не думала, что тебя так волнуют вопросы морали, – протянула Катаржина. – Успокойся, муж бывший. Уже некоторое время мы с ним в разводе.
– Извини, – Старыгин погладил ее по руке, – я не должен был спрашивать.
Про себя он подумал, что, в общем, его нисколечко не волнует, замужем она или нет, есть ли у нее дети, он просто хочет знать про нее хоть какие-то подробности. Пока что рядом с ним находится женщина-загадка.
«Может быть, так и лучше? – спросил он себя. – Вовсе незачем обязательно докапываться до самой сути… Тем более что она явно этого не хочет».
Миновав прекрасную площадь Сантиссима Аннунциата, с трех сторон охваченную легкими открытыми галереями, спутники подошли к пышному резному порталу монастыря Сан-Марко.
Массивная деревянная дверь была полуоткрыта.
Старыгин толкнул ее и вошел в прохладный полутемный холл монастыря.
– Музей скоро закрывается! – сообщил посетителям толстенький краснощекий человечек со сложенными на животе руками. – Мы открыты для посетителей только до двух часов!
Все остальное время принадлежало монахам, Старыгин знал, что монастырь действующий.
– Хорошо, – кивнул Старыгин, – мы не будем задерживаться.
Миновав первый этаж, где в просторных монастырских помещениях были расставлены и развешаны многочисленные работы самого знаменитого обитателя монастыря, монаха и художника фра Беато Анджелико, Старыгин и Катаржина поднялись по широкой лестнице на второй этаж, где размещались кельи монахов.
Прямо против лестницы на беленой стене они увидели величайшую фреску фра Анджелико – «Благовещение». Трогательное, исполненное величия лицо Девы Марии, с удивлением взирающей на коленопреклоненного архангела, стройная колоннада, под которой она нашла приют, нежная зелень травы с разбросанными по ней цветами – неудивительно, что этот художник получил прозвание Беато, что значит «блаженный». Казалось, что фреска излучает чистый, прозрачный свет, незамутненный злобой дня, свет райской безмятежности.
Миновав «Благовещение», спутники пошли вдоль ряда монашеских келий, в каждой из которых фра Беато Анджелико создал по одной фреске.
Строгие и сдержанные картины одна за другой разворачивали сюжет жизни и мученичества Иисуса Христа – Рождество, Преображение, Страсти Христовы…
Перед закрытием в музее не было ни души, Старыгин старался ступать неслышно, чтобы не нарушать благоговейную тишину этого удивительного места. Простые беленые стены выгодно подчеркивали фрески.
– Что ты тянешь время, – прошептала Катаржина, – музей закрывается, нам нужно найти келью Савонаролы…
Наконец в дальнем углу они нашли крошечную келью, где стоял стол грубо обработанного дерева, большой сундук, который служил, очевидно, монаху постелью, а на стене висело распятие и портрет Джироламо Савонаролы.
Тотчас материализовался еще один толстенький краснощекий человечек, похожий на того, что сидел при входе, как брат-близнец. Он всплеснул коротенькими ручками и затараторил:
– Перед вами, синьоры, маленький музей великого человека своей эпохи, монаха и проповедника Джироламо Савонаролы. Он жил здесь и даже какое-то время был настоятелем монастыря Сан-Марко. Если фра Беато Анджелико обессмертил свое имя великими картинами и иконами, то Савонарола вошел в историю тем, что своими пламенными проповедями побудил своих сограждан-флорентийцев уничтожить множество прекрасных произведений искусства, сжечь на кострах сотни картин, украшений и книг, убедив их, что служение красоте и искусству неугодно Богу. Даже великий Боттичелли, подпав под гипнотическое воздействие красноречивого монаха, сжег несколько своих картин… – При этих словах человечек воздел коротенькие ручки к потолку.
Дмитрий Алексеевич переглянулся со своей спутницей – непрошеный гид им очень мешал. Катаржина, кивая головой и улыбаясь, стала потихоньку теснить его в коридор.