Легенда о прекрасной Отикубо

Вскоре подали и угощение. Не было устроено ничего нарочито похожего на пир, но всех слуг тюнагона, вплоть до погонщика быка, накормили вдоволь.

— Акоги, Сёнагон! — приказал молодой хозяин. — Вы бы поднесли вина господину правителю Этидзэва.

Акоги позвала Кагэдзуми в покои женской свиты. Кагэдзуми некоторое время колебался, идти ему или нет, но потом решил, что он-то уж, во всяком случае, ни в чем не виноват, и, приободрившись, пошел вслед за Акоги.

Она провела его в комнату, такую большую, что столбы, подпиравшие кровлю, стояли в ней в три ряда. Пол был весь красиво устлан циновками.

В комнате чинно сидели благородные прислужницы, числом не менее двадцати, все, как одна, безупречно прекрасные собою.

Они удалились сюда по приказу господина, когда он захотел побеседовать с тюнагоном наедине.

Кагэдзуми был большим поклонником хорошеньких женщин.

«Отлично! Вот счастливый случай!» — подумал он, стреляя глазами во все стороны, да так и замер с раскрытым ртом. Здесь собралось много прежних его приятельниц, некогда служивших в доме его отца. Он узнал в лицо человек пять-шесть… Похоже на то, что всех их переманили сюда на службу.

— Господин наш приказал угостить вас вином. Если вы выйдете отсюда такой же бледный, как вошли, не порозовев от вина, то нам будет очень совестно, — сказала Акоги. — Ну же, угощайте гостя.

Прислужницы начали подносить гостю чарку за чаркой, и он сразу опьянел.

— Госпожа Акоги, спасите меня! Нельзя же так безжалостно мучить человека…

Он попытался было бежать, но юные красавицы окружили его кольцом и очень ловко преградили дорогу. Пришлось ему остаться, и тут уж его напоили так, что он, мертвецки пьяный, растянулся на полу.

Тюнагон тоже, сдавшись на уговоры своего зятя, выпил несколько чарок вина и, захмелев, пустился рассказывать разные история.

— Отныне я буду заботиться о вас, как только могу, — обещал ему Митиёри. — Я буду рад исполнить любое ваше желание, только скажите мне слово.

Старик был на верху счастья. Наконец темнота спустилась на землю. Тюнагона на прощанье богато одарили: поднесли ему ящик с разными красивыми одеждами. Был там и церемониальный наряд, и даже кожаный пояс замечательной работы — настоящее сокровище!

Не забыт был и Кагэдзуми: ему подарили полный женский наряд для его супруги и вдобавок еще одежды из узорчатого шелка.

Вконец охмелевший тюнагон повторял заплетающимся языком:

— Я-то все горевал, что загостился на этом свете, все думал, зачем я живу, а вот сегодня радость-то, радость какая…

Свита его была невелика, и потому все сопровождающие его люди получили богатые подарки: каждому телохранителю пятого ранга пожаловали парадные одежды; телохранителям шестого ранга — каждому по нескольку хакама, а простым челядинцам — свертки шелка, накрученного на палочки, чтобы можно было, уходя, заткнуть их за пояс.

Слуги, знавшие, что их господин тюнагон и молодой эмон-но ками враждуют между собой, не могли опомниться от изумления.

Вернувшись домой, тюнагон от слова до слова пересказал своей жене все, что говорил ему Митиёри.

— Правда ли, что дочь мою хотели отдать этому старому негоднику тэнъяку-но сукэ? Когда эмон-но ками, понизив голос, рассказывал мне об этом, я чуть не сгорел со стыда… А внучек у меня до чего славный, хорошенький какой! По всему видно, что дочь моя счастливо живет в замужестве.

Госпожа из северных покоев затряслась от злости.

— И слушать не хочу! Раньше ты эту свою дочку и за человека не считал. Кто приказал запереть ее в кладовой? Ты же сам и приказал. Я здесь ни при чем. Оставил молоденькую девушку на произвол судьбы, без всякого присмотра, тут не только что тэнъяку-но сукэ, кто хочешь мог к ней сунуться. А теперь, когда ее взял в жены большой человек, ты хочешь свалить свой грех на другого. Но не слишком радуйся! Такое неслыханное счастье не бывает долговечным.

Подвыпивший Кагэдзуми пустился рассказывать, растянувшись на полу, про все, что видел и слышал в Сандзёдоно:

— Так вот, значит, окружило меня со всех сторон множество хорошеньких прислужниц, одна другой краше. Было их, верно, не меньше тридцати. Каждая поднесла мне чарочку и умоляла выпить. И все, заметьте, старые мои знакомые: одна служила у Саннокими, другая — у Синокими. Даже служаночка Мароя, и то оказалась там. И все такие нарядные, словно ветки в весеннем цвету. Видно, им хорошо живется.

Это услышали спавшие вместе в одной постели Саннокими и Синокими.

— Ах, как грустен наш мир! — плача, говорила старшая сестра. — Давно ли жила она в жалкой каморке у самых ворот и не смела оттуда на свет показаться!

Могли ли мы думать тогда, что эта Отикубо так высоко вознесется над нами! Все наши служанки ушли к ней… Стыдно показаться на глаза не только чужим людям, но даже собственным родителям. Как жить дальше? Уж лучше пойти в монахини.

Синокими тоже горько плакала: