Легенда о ретивом сердце

Получив ответ, нежданные гости прислонили к стене посохи, сбросили сумы с плеч, распустили пояса, сняли с ног пыльные калиги (*род кожаной обуви, отчего и происходит русское «калика»). Кислый дух бил в нос Илейки, он смотрел на странников с любопытством и ожиданием. А те, казалось, не замечали его и вели себя как дома. С наслаждением вытянув ноги, шевелили пальцами. Отдохнув немного, курносый вышел в сени, оттуда во двор.

Вернулся, держа в руках жбан с квасом. Поставил его на стол, и они стали по очереди прикладываться.

— Отнимай у меня, отнимай! — сказал курносый; в глазах его бес сидел.

— Зачем? — удивился рыжебородый.— Пей, покуда дно не блеснет.

— Дурень, квас оскомистый, а так слаще! Отнимай! Вот тебе кукиш, что хочешь, то купишь...

Они стали рвать жбан из рук друг друга, плескать квас на пол. Курносый царапнул шею товарища медвежьим когтем, но тот даже не почувствовал. Выпил все до дна, поставил жбан на пол и пинком покатил его через всю избу в угол. Шумно отдувались, будто хотели поднять ветер, как какие-нибудь лопари. Поглаживали животы, щурили довольно глаза и потягивались. Курносый снова пошлепал босыми ногами во двор и принес охапку зеленого лука. Они уселись на лавку, стали молча жевать.

— Хождение огородины по лукам,— хихикнул курносый.

— Молчи, нечестивец,— оборвал его товарищ.— Или в святую троицу не веришь?

— Верю,— снова хихикнул курносый.— Три святых дуба, что в Старой Руссе, в Леванидовом урочище.

— Не стану делить трапезы с поганым, тьфу! Чума болотная! Загради указательным перстом уста свои богохульные.

Но тот не унимался. Поднял голову, подвигал нижней челюстью и захохотал, толкнув локтем рыжебородого;

— Гляди-кось — бог Саваоф! Как важно восседает.

— Не кощунствуй, чертов бродяжка! Какой же это бог с такой бороденкой? Настоящий бог восседает на семи облаках, над головой его благостное сияние и серафимы летают светлокрылые.

— Кто же это? Эй, чадушко, ты кто?

— Илейка я, сын Иванов.

— Почто на печи сохнешь поленом, сын Ивана, гляди, на лучину пощиплют...

— Нездоров я — ноги не ходят,— настойчиво повторил Илья, не сводя с калик пристального взгляда.

— Будут ходить,— хитро стрельнул глазами рыжебородый.— Что легче сказать: «прощаются тебе грехи твои» или «встань и ходи»? Так, чадушко, повествует Евангелие.— Илейка сделал невольное движение, и, заметив это, странник продолжал: — «И он тотчас встал перед ними, взял, на чем лежал, и пошел в дом свой»...

— Кто встал? — выдохнул Илейка судорожно. Отчего-то сперло в груди.

Рыжебородый усмехнулся, довольный тем, что Илейка пошел на приманку, погладил пестрое крылышко на шапке, надулся:

— «И, посмотрев на всех их, сказал тому человеку: «Протяни руку твою». Он так и сделал; и стала рука его здорова, как другая...»

— Неужто стала? — открыл рот Илейка, подумал с минуту, даже головой тряхнул — уж не смеются ли над ним странники? Перед глазами вставало что-то давно забытое, светлое и доброе.

Рыжебородый не сводил с него взгляда. Он внутренне торжествовал и не спешил, как не спешит рыбак подсекать, пока рыба не заглотнет наживу. Наугад выбрал стих:

— «И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Тогда Исус сказал: «Оставьте, довольно»,— и, коснувшись уха его, исцелил его».

— Враки! — вдруг захохотал курносый, сплюнул на пол и растер ногой.— Ежели б он содеял такое при народе, его не потащили бы в дом первосвященника! А то ведь народ потащил. Все враки!

— Богохульствуешь, бродяжка! Усумняшася! Не слушай его, сын Ивана, рожа у него, как у той, что с косою ходит, да и душа погублена — прежде скоморохом был, в голенную кость дул, в бубны стучал, козлом блеял и в бесовских скаканиях усердствовал.

— А ты, а ты?! — подскочил курносый.— Знаю тебя — раньше волхвом был в Новгороде, покуда не крестил вас Путята огнем, а другой... — калика прервал себя на полуслове, одним прыжком подскочил к окошку, припав к нему, стал что-то высматривать.

— Прошлое, бродяжка, прошлое! Не тронь прошлое. Я грехи искупил, крестился и в святых землях бывал, гроб господен лобызал.

— То-то,— зло продолжал, не отрываясь от окна, калика,— из волхвов да в пресвитеры норовишь. Журавли хоть за море летают, а все «курлы».

Илейка глядел на них во все глаза и дивился: никогда он не видел таких скорых на слово людей. Сразу видать — бывалые и книжную премудрость одолели.

— Сказками смущаешь сидня этого. Чудо свершил, говоришь? Вот я тебе покажу чудо, каких не бывало за морем!

Калика сплюнул и вышел. Минуты две его не было видно, потом замаячила в окошке сутулая спина. Постоял немного и, остерегаясь кого-то, перебежал дорогу, лег под частокол. Накрыл лицо шапкой, притворился спящим. Косою молнией ударил коршун, затрепыхал крыльями и взмыл. Только тогда Илейка заметил в руках калики кусок мяса. Что это? Другой раз мелькнул коршун, не достав добычи. Калика не шевелился. Смутно стало на душе Илейки. Кто они? От каких берегов? И, словно угадав его мысли, рыжебородый сказал:

— Мы от неведомых людей. Идем-идем — покатимся, покатимся — затеряемся...

Осклабился, заглянул в окно: