Легенда о ретивом сердце

Звякнула гремячая цепь на коне так обыденно и так невозвратно, всхрапнул конь... Растаяла, исчезла во мраке, будто и не было ее никогда. И за ней быстро воздвиглась неприступная крепость — глухая стена молчания... Только медведка в земле турчала.

— Синегорка! — вне себя крикнул Илейка.— Возвернись!

Насмешливо гоготнуло эхо, понеслось над Окой. Ответа не было. Только на какое-то мгновение обрисовался силуэт всадника.

— Лю-ю-бый...— донеслось тихое слово, а может быть, Илейке показалось, только вслед за тем послышался громкий смех, короткий волчий вой.

Из шатра, словно медведь из берлоги, вывалился Святогор, загремел:

— Сине-е-горка! Жена моя! Сине-е-горка!

Глаза его дико блуждали, в них еще стояли видения сна — страшные белесые глаза в красных веках. Он кутался в свою засаленную вытертую луду византийской парчи, напряженно всматриваясь в темноту:

— Где она? Где? Я слышал ее голос. Где она?

Илейка устало и безразлично покачал головой, опускаясь на землю. Его вдруг потянуло уснуть, забыться.

— Она должна быть тут,— продолжал твердить Святогор, большими шагами меряя берег — земля ссыпалась под ним. Ощупывал каждый куст, каждое дерево.

— Она тут! Я знаю ее, дьяволицу! Слышь?.. Выходи... Колдовка, выходи! Не то зарублю в кустах, затопчу.

Старик стоял с широко открытыми глазами, с растопыренными пальцами рук, он даже улыбался и все бормотал:

— Выходи... будет тебе хорониться... иди ко мне... согрей меня, голубка... назябло сердце... Холодная она, земля, студит кровь.

Старик подошел близко, дотронулся до Илейки корявыми пальцами, и того пронизал холод. Смертью веяло от Святогора, и дышал он с хрипом, часто закашливался.

— Кто это? Нет, не ты... Кто же?

Он долго всматривался в лицо Ильи, пытаясь что-то припомнить, потом нерешительно протянул: «А-а-а!»— и печально сник головой. Ветер шевельнул край луды, обнажил седую волосатую грудь. Медленно опустился рядом с Илейкой, там, где сидела она.

— Сквозит... Месяц желтеет... Должно, утро скоро,— сказал и поднял голову, посмотрел в глаза долгим взглядом. — Скоро утро. Скорей бы оно приходило — костолом одолел, отогреться бы на солнце... Когда-то я был кремень а теперь губки не стою.

Уставился в одну точку и продолжал, почти не шевеля губами:

— А там опять ночь... Долгая ночь придет, вечная ночь. Только и есть она — тьма-тьмущая, а больше ничего нет. Пусто кругом, пусто. И всю-то жизнь одна пустота... Ходил с варягами куда-то на юг — там черномазых рубил, словно полено щепал на лучину. Далеко на острове... Воды много, и вся соленая, как кровь. Потом ходил в леса, рубил людишек — маленькие кривоногие козявки... забавно улепетывали по снегу... хруп-хруп-хруп. Много было снегу. Жгучий... руки вспухали... хруп-хруп-хруп,— повторил Святогор и захрипел старческим скрипучим смехом.

Но тотчас же оборвал смех, уставился в одну точку:

— С юга золото нес, с севера шкуры, а куда все девалось? Конунга одного убил, двух его берсерков и всех родичей... Князьям не служил, шатался по Руси, кашу варил в шеломе, дрыхнул от зари до зари... К чему все?

Голова Идейки отяжелела, он не понимал, о чем его спрашивает Святогор.

— Вольно жили, каждый в роду своем, отдельно, а ныне все перемешалось — городов нарубили огромных, все о Киеве говорят, тянутся к нему, будто пчелы к улью. И столько уж говорят — не сразу поймешь. Будто на чужом языке. Синегорка тоже... А ведь как я любил ее... спас, выходил... с рук не спускал.

Илейка поднял глаза на Святогора, прислушался.

— Ранена была стрелой там, еще у печенегов, когда я отбил ее. Только она, подлая, так и осталась полюбовницей хакана. Немного дней проведет здесь, а потом затоскует - удержу нет — и уйдет. К нему... косоглазому зайцу... Пропади ты совсем. Опять ведь придет... Цветочки будет нюхать да вздыхать так нежно... Тьфу!

Илейка дрожал как в ознобе — становилось слишком уж сыро.

— Придет? — повторил он за Святогором.

— Придет,— уверенно протянул тот,— никуда не денется... Только я вот денусь... не дождусь — помру. А ведь буду ждать, маяться буду.

— Она придет! Придет! — шептал Илейка, засыпая, и долго еще сквозь сон слышал старческий голос. Тот все сетовал на судьбу, предрекая себе близкую смерть; а быстроструйная Ока, деревья, скалы и все вокруг внимало ему равнодушно, веяло холодом. На востоке край неба посерел, только маленькая звездочка светила — серебристый паучок в трепещущей паутине лучей. Святогор тоже уснул, прижался к Илейке грузным своим телом, чтобы хоть немного согреться.