Легенда о ретивом сердце

— Худо тебе, Святогор? — спросил тихонько Илейка видя, как покривилось лицо старика.

— Мне худо,— ответил он и тяжело задышал,— будто валун на грудь давит, а ей-то каково будет, когда придет и обнимет гроб мой? Обрыдается, горько винить себя станет, лицо обдерет о мой камень. Подними меня, Илья.

Илейка с трудом поднял его на ноги, и Святогор закричал громовым голосом:

— Простите-прощайте, деревья и долы, курганы, ты, Ока быстроструйная, светлый месяц и облака, и небо со звездами, и все, что видало меня. Прощайте все! Далеко иду...

Но ночь была глухая, и все молчало в ответ, только эхо погромыхало вдали. Тихо стало, насторожилось все. Не было ответа Святогору, и, опираясь на плечо Илейки, он пошел едва заметной тропинкой. Продирались сквозь кусты, ломали ветки. Потом остановились в укромном месте, защищенном со всех сторон камеиными нагромождениями и кустарником.

— Стой,— тихо сказал Святогор, остановившись перед кучей сухих веток, — тут...

Попытался разбросать валежник, но это ему не удалось. Разбросал его Илейка. Перед ним был каменный гроб, высеченный в скале, по-видимому, уже много лет назад. Невысокий, толстостенный. Над ним, удерживаемая уродливым стволом березки, свисала тяжелая каменная плита-крышка. Все было просто и законченно. Видимо, Святогор продумал все до мельчайших подробностей и выполнил задуманное с тщанием. Место угрюмое, кругом острые выступы скалы, сыро, но зато укрыто от постороннего глаза.

Святогор сел на край гроба и никак не мог отдышаться.

— Тайну тебе поведаю, брат,— наконец выговорил старик.— Скажу тебе, кто она. Был в давние времена народ из одних баб. Коли рождался мальчик, убивали его... А они рождались потому, что раз в год приходили бабы на Русь, потом снова бежали в степи... И жили они войной и охотой, коней объезжали искусно и правую грудь выжигали, чтобы сподручпей было управляться с луком. Знай: Синегорка одна из них. Нет их дивьего племени — все перевелись, она одна осталась. Вот и мечется, места себе не найдет никак. Она и от хакана уйдет, а уж здесь будет как пить дать... Слушай, Илейка... Пройдет месяц и еще три дня, и она придет сюда. Помни — месяц и три дня...

Святогор задумался, прикрыл глаза морщинистыми веками и сидел долго. Потом глянул на Илейку, сказал тихо:

— Придет она — не пускай в степь. Тебе препоручаю. Возьми с собой назло проклятому хакану. Укради у него Синегорку. Если бы я начинал жить, я бы знал, что мне делать — все бы проклятое семя печенегов перевел! Под самый корень! А теперь расплодилось оно. И трудно его вывести.

— Обет дал, клятву положил,— сурово произнес Илейка.— Всю жизнь вырывать тот корень...

— Настанут худшие времена,— продолжал Святогор,— когда большенные люди переродятся в тужиков, тужики в пыжиков, а те уж вдесятером одного петуха будут резать. Возьми, Илья, меч мой самосек, возьми щит и секиру, и все другое, а конь пусть останется здесь. Требы никакой не надо — поругался я со всеми богами, отверг Перуна-громовержца за то, что не дал мне ее перед смертью!

Илейка смотрел на него со страхом и тайным восхищением. Святогор замахнулся на неведомый, всесильный мир божества. Говорил о нем так просто, как будто бы не однажды видал самого Перуна. Святогор покривился от боли, сказал:

— Теперь прощай и ты, брат!

Он трижды поцеловал его в щеки. Губы его были холодны. Лег лицом вверх, закрыл глаза.

— Наклонись ко мне, брат,— прошептал,— ближе... Еще...

Он тяжело дышал, будто вдувал в Илейку богатырский дух, который еще оставался в нем.

Святогор забормотал что-то бессмысленное о семи лугах и крыльях орлиных, о том, что кто-то дал ему напиться воды из лопуха. Грозил притянуть небо к земле, цепью приковать, смешать земных с небесными. С этим и отошел, испустил богатырский дух. Не пал, но умер. Лежал во весь огромный рост — корявый, как ствол векового дуба, закостенелый, и руки его были сжаты в кулаки. Долго смотрел Илейка в мертвое лицо. Оно было торжественно-суровым, даже морщины не разгладились, а как будто бы углубились. Илейка достал из шапки серебряную монету и вложил ему в отверстые уста, чтобы старому храбру было чем заплатить за перевоз через реку смерти в иной мир, куда он вступал с таким бесстрашием. На минуту стало жаль Святогора — братом назвался ведь, но потом вытащил из пожен свой избитый меч, стал рубить березку. Недорубил: ствол дерева хряснул, и тяжелая каменная плита дрогнула, будто ожила, со скрежетом поползла вниз. Медленно закрывался Святогор — ноги, руки, грудь... лицо. Перед Илейкой была бесформенная скала со следами работы, но такими незначительными... Вот и все... так быстро и просто... Раскрылась скала и поглотила старого храбра, великую погибшую силу. Илейка присел на крышку, думая о том, что пройдут долгие годы, дождевые потоки размоют овраги и каменные глыбы, земля обрушится на гроб Святогора, а сверху вырастет трава и другая березка, и дети будут играть в лапту, где Илейка сидел, думая...

Летел туман, рвался об острые камин.

В рабство