Легенда о ретивом сердце

Он заволновался, заворочался, словно ветер раскачивал старое, но могучее дерево. Нужно было ответить им на боевой клич, чтобы слышали они его братскую ласку и еще крепче бились с врагами.

— Здесь я, здесь! — закричал Илейка и сам удивился — откуда вдруг прорвался этот зычный крик? — Перун не спят!

Наступила тишина, слабо мигало круглое отверстие у двери, будто глаз, затянутый мутной пленкой.

— Ночью… ночью!

Потом все смолкло, но не для Муромца. Все еще гудело в ушах, эхом отдаивалось в сердце. Встал на ноги, чувствуя, как что-то большое, важное возвращается к нему, хоть и не давал себе отчета в том. что произошло. Но это не было игрою больного воображения. II он стал ждать. В одном этом уже была победа над великим князем, над темницей, над самим собой. Мысль его лихорадочно работала. Выплывали картины, от которых крепко билось сердце, как уже давно не билось. Неужто мог он подумать, что жизнь кончилась, что никогда не видать ему белого света?! Нет, этого не могло быть. Ведь это только испытание… Нужно стиснуть зубы и терпеть. Вся его жизнь — мор, пожары, кровь, голодные дети… Он на Руси! Русь еще ждет его! Звякала цепь, отмеривала пять шагов свободы. Пять обычных шагов, за которыми лежала страна, огромный многоцветный ковер, который выткала природа, такой яркий, ослепительно-праздничный, что страшно становилось при мысли о ночной темноте… Илейка подошел к стене, нащупал кольцо… Попробовал выдернуть… Нет, не поворотить его — слишком крепко сидит оно, зажатое зубами камней.

Вдруг послышался неясный шум, заскрежетало по двери, гулко стукнуло… С бьющимся сердцем выпрямился Илейка, держа в руках холодную цепь. «Что наверху? Ночь пли день, снег или зелень? Это они, они! Добрыня и воитель древности Александр! Скорее, скорее! Они могут споткнуться, их могут убить…» Но вот распахнулась дверь, н на ступеньках показался Алеша Попович. В руках у него горела восковая свеча.

— Сюда, — прошептал он так, что Илейка задрожал всем телом.

Вошел Добрыня, свалил с лестницы чье-то безжизненное тело. Суровые, дышащие тяжело, они предстали перед Илейкой. Теперь он чувствовал себя слабым и маленьким перед ними… Все трое не могли сказать ни слова. Алеша опустился на колени, пролил воск, укрепил свечку. В руках у него оказалось кузнечное зубило, поставил его на звено цепи. Добрыня вытащил из-за пояса тяжелую кувалду. Удар следовал за ударом, все глубже и глубже врезалась сталь в железо, с каждой минутой возрастала надежда, Илейка поглядывал на дверь — ему все казалось, что в последнюю минуту ворвутся дружинники, бояре и сам князь. Жалобно звякнула цепь, упала на землю. Только одно звено осталось на ноге.

— Идем, Илья, — подхватил под руки Добрыня.

Илейка сделал пять шагов и остановился:

— Не могу дальше…

— Иди, Илья, иди! — строго приказал Добрыня.

— Шагай! — поддержал Алеша.

Скрипнув зубами, Илейка сделал еще шаг. Ноги его пошли сами собой, а сзади подталкивали, тащили побратимы. Вот она прет на него, освещенная скудным светом пасть подземелья — гулкая, пустынная, забравшая часть его души. Скорее, скорее отсюда! Илейка уже сам торопил храбров, пусть бы только побыстрей уходило всё в прошлое. Алеша запер дверь на засов.

— Пошли, — прошептал Добрыня, и они зашагали темным длинным коридором, натыкаясь на стены. Просветлел выход, задернутый решетчатой дверью. Здесь сидел, прислонять к степе, стражник, и было похоже, что спал. На шеломе его виднелась большая вмятина, уста прикипели. Еще раз екнуло сердце — а ну как закрыта решетка? Но она была открыта. Шагнули за нее, и теплый вечер пролился на них, замигали звезды, как бережно несомые свечки. Земля поплыла под ногами Илейки вдохнул воздух, опьянел, захмелел от первого глотка… Чувствовал, что падает, но друзья тащили его под локти, шептали горячим шепотом;

— Иди, Илья, иди!

Сколько раз слышал он это! Жизнь всегда толкала его вперед, когда он готов был упасть и не подниматься. «Иди, Илья!» говорила она, и он шел, превозмогая холод, стужу и боль.

Прошли по двору. Нее здесь было незнакомо Илейке. Какие-то хоромы и башни, и кущи деревьев, и длинные ряды поволок дуга на дуге. Кругом ходили люди, кое-кто из них останавливался, прислушиваясь к тому, чем бы мог звякать идущий. Но побратимы ни на что не обращали внимания. Они подошли к одной повозке, на которой лежала целая гора пахнущего лыка. Поворошили кучу, положили на нее Илейку, упрятали. Телега затряслась.

— Н-но! — послышался голос Алеши. — Ишь ты, упрямая, но-о, я из тебя дух вышибу, воронье мясо! Медвежьи шерсть!

— Стой! Ты кто?

— Я добрый молодец, без коз, бел овец, была бы песенка, — представился Алеша.

— Куда? — спросил вратник.

— На Бабин Торжок, с ночи получше место займем. Дреговичи дань прислали — четыре воза лаптей и три воза калиновых дудок! — весело отвечал Попович. — Что с этой голи влить?

Вратники захохотали.

— Неужто три воза?

— Ей-богу, три! Теперь вся Киянь от мала до велика будет дудеть с утра до ночи и в лаптях ходить. Хочешь лаптишки?

— Давай, что ли, — пробасил вратник, — дома люблю ходить — мягко…