Легенда о ретивом сердце

— И мне! Для лешего — шлепает по ночам босиком, спать не дает.

— Бери, бери! Не жалко — дреговичи теперь сами босиком бегают, и князь их босой на столе сидит. Да вот они — его лапти!

— Ты не части, — хмуро протянул вратник и неожиданно ткнул копьем в самую середину кучи.

Острие вонзилось в бедро Илейки, но он не вскрикнул, только лицо покривилось от боли. Ткнет еще — и тогда конец. Вратник не ткнул. Он подхватил копьем пару лаптей и сбросил к йогам.

— Эти, что ли, княжеские? — спросил повеселевшим голосом, не видя, как скатывается с острия па древко струйка крови.

— Эти, эти! — с готовностью подхватил Алеша, — Носи, в лаптях правда ходит…

Выехали па площадь, пересекли ее и свернули в глухую улицу, потом какими-то переулками и пустырями гнали до тех пор, пока не оказались у Кузнецких ворот. Ворота как раз запирались.

— Куда на ночь глядя? — недовольно бросил стражник с лицом мужика, да и секира у пего была простая, боевая.

— На Василев, — отвечал Алеша, — войско там князь собрал, а идти не в чем! Спешно надо лапти доставить.

— Ладно, вези! Опять степняки, будь они прокляты! Когда уже мир придет на нашу землю? Всю Русь шаром покатили.

— Мир придет, — отвечал Попович, подгоняя лошадку, — царство божье не придет, а мир будет!

Выехали на пустынную и звездную дорогу, вздохнули свободно, вытащили из-под лыка Илейку. Он сел в повозке, зажимая рукою рану иа бедре. Он был на свободе, а где-то совсем рядом, рукой подать, ходила воля — сила и молодость! Жадно смотрел в небо, все выше забирался мысленным взглядом в необъятный звездный мир…

…А там все еще горела ровным пламенем восковая свеча — жертва злому духу подземелья. Вот она наконец осела, пустила густую копоть, огонек погас, чуть еще тлел фитиль. Но вот и он погас, наступил полный мрак…

У ворот детинца вратник смотрел на руку и говорил своему товарищу:

— Когда я ладонь поранил? Вся в кровище.

…Все дальше катилась телега, поскрипывали немазаные оси.

— Никак в толк не возьму, — все изумлялся Добрыня, хлопая по спине Алешу, — Муромца везем! Слышишь, ты? Вот он с нами живой сидит! Молви, Илейка, слово!

— Хорошо, — ответил Муромец и упал навзничь на мягкую гору лаптей.

Побратимы только теперь увидели кровоточащую рану и поспешили ее перевязать.

— Укатали сивку крутые горки, — прошептал Добрыня, низко склонившись над Ильей, — как постарел-то… сед, бледен… Ни кровинушки…

— Ничего! — сказал свое вечное слово Попович. — Отойдет, еще и на коня сядет.

Повозка покатилась под уклон, и немало новехоньких лаптей нашли утром путники на дороге в Василев…

Илейка открыл глаза с первым проблеском зари. Все было так чудесно! Он лежал в сенях высоко над землей, и ему были видны вырисовывающиеся из сумрака лесные дали и широкая светлая лента реки с одинокой ладьей. Красные борта ее бросали по волнам алые мячики. Круче- вые столбы, подпиравшие кровлю сеней, были расцвечены разными цветами, а по потолку петухи с радужными хвостами. И все это глядело так весело, так непостижимо ново. Это было третье рождение Илейки здесь, в Василеве, в тридцати верстах от Киева.

Муромец медленно поднялся, подошел к перилам. Тихо! Какой большой покой! Утро ткет серые холсты рассвета, откуда-то летят голуби, птица качается па ветке, как живой желтый цветок. Лес за рекою порозовел, богиня зари Авсень послала первый солнечный луч в небо. Пробудилась, запела какая-то птица.

Зажмурив глаза. Илейка вернулся в сени, где его встретил Алеша, спавший на пороге.

— Птица счастья поет — Сирин, как тогда… — сказал Илья.

Старый бревенчатый теремок принадлежал Григорию Боярскому, кравчему великого князя и другу Добрыни еще с тех дней, когда молодая дружные жила на дворе. Григорий все и устроил…

Три месяца пробыли храбры в стольном городе, разыскивая Муромца. Он исчез бесследно. Те, к кому обращались богатыри. ничего не могли ответить, другие недоуменно пожимали плечами: «Муромец? Не ведаю… Небось в Муроме».

Четыре года пробыли храбры на воине с хорватами и еще три, отражая печенегов под Переяславлем. Кони их отощали от битв и скачек. К этому времени в Киеве успели забыть Муромца. «Да был ли он когда? Все это сказки слепых гусляров, кои великие выдумщики». Весть пришла из уст княгини Анны. Она указала Гришке Боярскому заветный поруб… Как радовались побратимы тому, что Пленка сидел с ними за одним столом! Они пододвигали ему мед, наперебой угощали. Потом Добрыня принес свой сияющий шелом, надел на голову Ильи, достал ножницы и подрезал волосы. Упали на пол седые космы. Пленка впервые увидел их. Он снял шелом и долго смотрелся в пего, разглядывая каждую морщинку…

Дни шли за днями, к нему возвращалась сила, но лицо никогда больше не улыбалось — большим покоем светилось оно, темное, в густой гриве седых волос и бороды, суровое, как вся его жизнь, как жизнь всей Руси. Храбры подумывали о том, как бы поскорее выбраться из города. Останавливало только здоровье Муромца, да и коня у него не было.