Легенда о ретивом сердце

В середину лагеря ворвались смерды, опрокинули треногу, растоптали костер, подняв тучу искр. Криками подбадривали друг друга. Рядом с Илейкой оказался кузнец. Опуская кувалду на головы печенегов, он придыхал, как у себя в кузнице. Ловко колол рогатиной Волчонок, смотря большими восторженными глазами. Падали, выбрасывая комья земли, лошади, люди месили грязь. Все слилось в один протяжный звон, будто великий бог войны оттянул и спустил тугую тетиву своего огромного лука. Она все еще звенела.

— Дубрава! Дубрава! — кричал парень, пробиваясь к полоненным.

Снова появился Волчонок, его рогатина раздвинула ребра уже не одному печенегу, потом Игошка, размахивающий зашитым в кожу камнем на веревке. Огонь в сердце все разгорался, тяжелела рука.

— Гро-о-ми! Гро-о-ми крапивное семя!

Не успевал различать лица, предметы, все переворачивалось в глазах: щиты, сабли, лошадиные оскаленные морды. И долго-долго не смолкал звон. Потом все стало успокаиваться, движения замедлились, и вот остановились… Это была победа.

— Братья! — крикнул обрадованный Илейка.

Но они не отозвались. Их было всего семь человек, и лица их были суровы.

Дубравка голосила над женихом:

— Свет мой, лучше бы мне в полоне век вековать. И зачем ты ушел от меня, ненаглядный мой?!

Трупы, трупы без конца, как вчера и позавчера…

— Марье поклон… Слышь, — приподнявшись на локтях, хрипел кузнец. — Марье…

— Не договорил, уткнулся в быльё.

— Пить, пить, — стонал Игошка, — спалило глотку.

Ему поднесли печенежскую, перетянутую ремнями сулейку с кумысом, хлебнул:

— Простите, может, где нагрубил вам…

Илейка поглядел вдаль, где светилась Ока. Но и над нею и дальше кругом струились багровые реки в крутых берегах туч. Неужто не будет этому конца? Долго, всю жизнь. Одну его жизнь или еще много жизней? Теперь быстрая река несет его, не выбраться — слишком призрачны, слишком высоки берега, слишком горяча стремнина. Прочь дурные мысли!

— Спасибо вам, братья, выручили нас, не дали в обиду! — говорили, сбрасывая путы, полоненные. — Посекли-таки поганых!

— Всегда так будет! — потряс рогатиной Волчонок.

Синегорка

В своей первой битве Илейка добыл настоящую боевую справу: кольчугу, щит, саблю. Кольчуга еще не успела почернеть, и сияла, как речная солнечная рябь. Щит достался ему тростниковый, обшитый плотной буйволовой кожей, в умбоне[15] — черный непрозрачный камень, обведенный крутой бровью. Этот глаз должен был наводить ужас на всех, кто его видел в битве. Будто живой, смотрел он в упор и не мигал. В большой Илейкиной руке сабля почти но ощущалась. Удар се отличался от удара мечом, прямого, грубого, тяжелого; она не рубила, а резала легко, почти не требуя мускульной силы, напоминая хищного и легкого на лету сапсана. Рукоять плотно окручена серебряной проволокой, перекрестье усажено гнездом гранатов, а под ним на широкой части клинка сухим золотом писано изречение из Корана. Буквы сошлись тесно, как травы в дождливое лето. Кроме того, Илейка бросил в переметную суму два наконечника копья и туго набил колчан стрелами.

Попрощался со смердами. Отбыл и ехал еще пять дней.

Круты, обрывисты берега Оки. Поросли они дубом и березой и жарко прогреваются солнцем. Рубашка липнет к телу, в горле пересохло, с лица падают на гриву коня капли пота. Оружие накалилось. Терпкая пыль набивается в рот, уши, ноздри.

Дождя шли давно, и земля была суха, как прах, курилась от малейшего ветерка. Совсем поникло на полях жито; теперь Илейка страдал от жары не меньше, чем прежде от холода.

Как-то спозаранку, пользуясь утренней прохладой, он покинул небольшое сельцо, вывел коня на холмы. Сверху река казалась совсем неширокой. Среди выгоревшего бурьяна ярко зеленел старательно возделанный огород, и это было так удивительно, что Илейка остановился. Стрелки лука, всходы капусты — крепкие, в синих жилках, будто цветы из мрамора, желтое, присыпанное золотистой пудрой цветение тыквы. Все свежо, зелено. Оглушительно свистели, заливались жаворонки. Илейка услышал человеческие голоса, звонкие, веселые. Слов нельзя было разобрать.

По тропинке взбирались мужчина и женщина. На плечах у них были коромысла с деревянными в обручах ведерками, полными воды. Сияющее лицо совсем еще юной женщины, круглое, с чуть вздернутым носом. Мужчина. обнаженный по пояс, широкоплечий, будто связанный из железных крученых полос, смотрел на нее, улыбаясь и весело поблескивая светлыми глазами. На голове его чудом держалась маленькая старая шапчонка. Оба был я босы.

— Зарянка! Сторожко ступай — тут колючки, что иглы, — предупредил мужчина.

— И зачем дурная трава растет на земле? — досадливо поморщилась Зарянка. — Зачем она растет? Ну и росла бы рожь одна, капуста да яблоньки, а то — мохнато-шерстый чертополох.

— Не можно, — откликнулся мужчина, — тогда нам заботы не будет! Не плескай воду. Зарянка! Вот я тебя за то!

— Побегу! Догони, Микулка!

— Что выдумала! Глупая Зарянка, сердце лопнет! Этакая крутизна, совсем взопрел…