Легенда о ретивом сердце

И он пошел. Он снова пошел в богатырскую страду. В битвах и схватках проводили дни; то они выслеживали врага, то враг выслеживал их, гнал по следу. Быстро пришла зима, сковала суровым морозом землю, но печенеги не уходили, они все еще бродили здесь, и кони их рылн копытами снег. Потом снова зазеленели луга, покрылись золотистыми звездочками гусиного лука, вербы зацвели серым жемчугом, но роздыху не было, и это было самое тяжелое испытание. Кровь… кровь преследовала Илью своим дурным запахом.

Солнечная круговерть продолжалась бесконечно долго — три лета и три зимы. Заметно огрубели Добрыня с Алешей. У первого седина пробилась в бороду, а второй все реже брал в руки гусельки — из горла только хрип выходил: надорвалось горло ратными криками на холодном ветру. Храбры становились все молчаливее, и ночью в землянке слышались глухие стоны, скрип зубов. Спали с конями в ногах, с копьями в головах. Порою налетали черные бури, тогда тучи пыли вдруг поднимались, закрывали солнце, порою свистал ветер, лепил мокрый снег, а то начинались серые осенние дожди, большие ночи, время тянулось еще тоскливей. Весною все оживлялось. Рябила степь бугорками и проталинами. Пробуждался от спячки водяной — старик с большим брюхом н одутловатым лицом, в шапке из зеленой куги, ломал лед головой, хлопал по воде ладонями, фыркал и кувыркался, показывая утиные ноги. Вырывало с корнем прикованную к льдине вербу и уносило мутным потоком… На глинистых обрывах Стугны зацветала мать-и-мачеха.

А Киев лежал всего в трех днях пути. Иногда только из Витичева приплывала ладья, и храбры сгружали присланную им провизию: крупу, масло, мед в липовых кадках, прогорклую муку, высохшие хлебцы. И снова тянулись тревожные дни. Били молнии в степь, опаливали ковыль: вихри поднимали огромные, со стог сена, перекати-поле, выходили из берегов реки. За каждым кустом, в каждой ложбинке таилась смерть, невестой ходила за храбрами. Богатыри привыкли к ней, она стала их неизменной спутницей. Много вражеских трупов разбросали за Стугной. Ветер доносил на заставу сладковатый запах, бередил нервы. Алеша однажды не выдержал, забунтовал: «Давит меня глухота!» Оседлал коня, поскакал в ночь, угрюмый, усталый… Еще тоскливей стало в землянке еще холодней, и Муромец никак не мог согреться, все подкладывал в печь хворост. Добрыня лежал на лавке укрытый тряпьем, и смотрел в потолок остановившимся взглядом. Это была томительная ночь — семь погод на дворе. Казалось, пришел конец заставе, кончилось ратное дело. Но утром Алеша вернулся, ввел коня. Иззябший, промокший до костей, он как ни в чем не бывало стал вздувать огонь. Тепло вернулось в землянку. Все сразу повеселели, заговорили наперебой, высказались по душам. И все пошло по-старому. Если целый улус наседал, спешили переправиться под защиту крепкого тына. В ход шли луки, и печенеги вынуждены были искать другого брода.

Давно должна была прийти на заставу замена, но все не приходила. Алеша набрал кучку камешков и каждый день выбрасывал по одному. Кучка все уменьшалась, но замена не приходила. Когда осталось всего три камня, на заставе появились люди. Они пришли пешком, у каждого за спиной была котомка. Грязные, изможденные, остановились, выставив палки; настороженно, исподлобья смотрели на храбров. Илейка с первого взгляда понял, кто они.

— Здравия вам, люди! — подбросил вверх шапку Попович. — Откуда пожаловали?

Усмехаясь недобрыми улыбками, смотрели и не отвечали. Впереди стояли, крепко прижавшись друг к другу, парень с девушкой в лапотках, в сарафане жаркого цвета. Девушка доверчиво положила голову на его плечо…

— Беглые мы! — вышел вперед мужик, кудлатый, как дворовый пес. — Забижают нас бояре, пищь плохая.

В его тоне чувствовались враждебность и недоверие.

— Здорово, беглые люди! — еще выше подбросил шапку Алеша. — Добро пожаловать в наш город — Воин назвали мы его! Что глядишь, как гусь на зарево, располагайся!

— Ты, ратный человек, не смейся, — резонно заметил мужик, — небось думаешь повязать нас и назад отправить? Так мы не дадимся!

— Не дадимся! — тихо поддержали его несколько голосов.

Над головами поднялся костлявый кулак.

— Нам жизни нет от боярской управы! Истерзали нас вотчинники! Хватили всячины досыта.

Не дадимся! В землю поганых уйдем, а не вернемся на Русь. Рубашка и порты — все слуплено.

— Зачем уходить вам, люди? — строго сказал Муромец. — Живите здесь! Места много, и никаких тебе господ. Печенеги только досаждают. Живите здесь — земля жирная, рыбы в реке много — боками берега обтерла, а но балкам зверья всякого. Живите и добра наживайте.

— А не повяжешь нас, добрый человек? Слово твое крепкое? — постучал клюкой о землю смерд.

— Дальше идем, дальше! — выкрикнул кто-то из толпы.

— Дальше идти некуда! — еще строже сказал Илья, — Дальше конец русской земле — отрезали мы ее мечами и колья по бродам вбили.

— Останемся, коли княжеская рука сюда не дотянется, — решил смерд, и все довольно загудели.