Легенда о ретивом сердце

Вратники беспрепятственно пропустили их. Десяток услужливых рук протянулись к поводьям, повели коней. И это было новшеством на княжеском подворье. По плитам по-прежнему важно разгуливали павлины, стая голубей, хлопая крыльями, опустилась где-то в глубине двора. Рядом с крыльцом лежал, держа в лапах деревянную чашку, медведь, матерый, с проседью в густом загривке. При виде храбров он неуклюже поднялся, загремев цепью, стал на задние лапы, протянул крепкие словно бы железные, когти. Зарычал, пошел на людей, да цепь не пустила. В это самое время на мраморной, знакомой уже Илейке лестнице послышались громкие голоса. Быстро-быстро скатился по ступеням тиун, разворачивая ковер. На крыльцо стали выходить дружинники в ярких кафтанах с луками и копьями в руках. Со всех сторон холопы вели коней. Здесь же были ловчие в лиловых, с черными трезубцами кафтанах. Привели свору тявкающих псов — поджарых, остромордых, каких Илейка и не видал никогда. Несомненно, князь собирался на охоту. В ожидании его дружинники стояли, громко разговаривая, звали коней. Чудные, статные, с точеными ногами и длинными шеями, кони сияли крутыми боками.

Илейка видел, что никто не обращает на них внимания, но нисколько не робел.

Вышел великий князь Владимир Святославич. Он был одет в легкий охотничий кафтан и высокие сапоги с серебряными кисточками. На поясе висел оправленный в золото небольшой рог и кинжал. Князь заметно постарел, как-то осунулся, в волосах его серебрились седые пряди. Увяли, отцвели глаза, глядели настороженно. У крыльца ждал угрский иноходец. Ловчие ударили в бубны, загремели колотушками, дунули в рога. Подняли лай собаки.

— Едем! — бросил князь.

— Князь-батюшка! Красное Солнышко! — обратился к нему Илья. — Вели миловать и слово к тебе молвить.

— Это еще кто? — удивленно поднял брови князь.

— Кто? Зачем? Кто пустил? — послышались недовольные возгласы, но Владимир остановил их взмахом руки:

— Кто ты и что тебе во мне? — быстро спросил князь, давая понять, что ждет такого же быстрого ответа.

Но Илейка не спешил, степенно выговаривал каждое слово:

— Забыл ты нас, князь-батюшка, отроков твоих с заставы на Стугне… А кличут нас Муромцем и Добрыней…

— Зачем? После! После придете! Мужичье! Куда лезешь, деревенщина! — снова послышались возгласы.

— Окстись вы! — бросил великий князь. — Помню тебя, Муромец, и тебя, Добрыня Никитич. Все ваши подвиги помню, только что же вы не остались на заставе? Самое вам место там.

В голосе Владимира чувствовался холодок, он был явно раздражен несвоевременным приходом храбров:

— И как это вы живы еще?

— Русский витязь в воде не тонет и в огне не горит, князь, — сказал Добрыня, — а господь не гуляет — добро перемеряет мерилами праведными…

— Чего хочешь ты, Илья из Мурома? — перебил Владимир.

— Жалованье, князь, за ратный труд наш, как то заведено исстари, — ответил Илейка твердо, гнев поднимался в нем.

Кругом стояли надменные бояре, разряженные, холеные, и оружие у них было такое же холеное, пригодное только для забав и ловитвы. Непроходимая глубокая пропасть, которая и прежде отделяла Илью от них, раздвинулась еще шире, еще бездонней стала она. Но у Ильи не закружилась голова.

— Жалованье, — повторил он с вызовом, — за четыре года службы мне, Алеше Поповичу и Добрыие.

Князь смерил взглядом Илью:

— Предерзки твои слова, Муромец! Бог на небе, а князь на земле… И ты пришел требовать с господина своего… Вы получите жалованье в серебре, а, пока я тебя, Муромец, награжу по-княжески.

Он шепнул что-то стоявшему рядом огнищанину. Огнищанин бегом пустился выполнять наказ! князя. Наступило грозное молчание, только кони били; копытами да медведь гремел цепью, как узник. Через минуту огнищанин возвратился, и в руках великого князя оказалась овчинная дубленая шуба — худая, плешь на плеши. Владимир, усмехаясь, сказал Илейке:

— По обычаю дедов наших, жалую тебя, Муромец, шубою со своего плеча. Каково звание, такова и награда.

С этими словами великий князь снял с плеча овчину и бросил ее через перила к ногам Илейки:

— Вот тебе наша княжеская милость!

Многие улыбнулись, кое-кто коротко захохотал, но тотчас же лица у всех вытянулись — таким взглядом окинул Илейка присутствующих. Сразу будто на две головы вырос. Великан стоял перед князем. Добрыня взял было Илейку за локоть, но тот его оттолкнул.

— Спасибо, князь. Дорог мне твой подарок, — только и сказал. — Здравствуй со всем своим праведным домом, государь мой…

Сделал шаг вперед, наступил на одну полу шубы, схватил обеими руками другую и потянул к себе. Шуба затрещала и легко подалась. В руках у Муромца были две неравные ее половины. Он поволок их по земле, как не однажды тащил за волосы побежденных в битве врагов, и швырнул их в охотничью свору. Та с лаем набросилась на овчину, стала рвать зубами, только шерсть летела клочьями.

Грудь Ильи вздымалась от гнева, и в горле хрипело. Так всегда было в битве, Добрыня часто слышал этот хрип. Он знал — не было тогда пощады врагам.