Она сказала:
— Как ты здорово играешь! Ты где научился?
Он подумал на мгновенье, что она дурачится, — девчонка была ехидная. Но нет, не дурачилась. Тогда он, покраснев, ответил:
— Это разве здорово! Вот у нас в оркестре ребята играют — это действительно… По пять лет занимаются. А я так, балуюсь… Ну, чего тебе сыграть?
И, не дожидаясь ответа, тихо запел грустную песенку, которую давно еще слышал от туристов в электричке. Он играл с переливами и проигрышами и голосом играл — не потому, что хотел угодить сестренке, а потому, что так чувствовал эту песню. А когда кончил, девчонка притихла и долго смотрела на него:
— Как хорошо… Лучше, чем по радио.
После этого случая Ричард стал собирать песни. С кем бы не встречался, все наводил разговор на песенки и, если слышал что новое, просил списать слова. Сперва списывал подряд. Но постепенно научился с первого слуха разбирать, какие песни ему нравятся и годятся, а какие нет.
Вечерами, когда отец с матерью садились к телевизору, Ричард уходил из дома и бродил по Арбату, по бульварам, по Метростроевской — бродил и слушал, не поют ли где. А когда встречалась компания с песней, пристраивался сзади и шел следом, напряженно пытаясь схватить слова. Мотивы ему давались без труда, сразу.
У артиста, жившего в их дворе, был магнитофон и двенадцать катушек записей. Ричард как-то напросился к нему и весь вечер, чтобы не мешать, просидел на кухне, списывая песни.
— Зачем тебе? — поинтересовался артист.
— Да вот на гитаре пробую учиться.
— Валяй, — одобрил тот, — теперь это модно.
Он подсказал, какие песенки выбрать, и пошел в другую комнату учить роль. Ричард именно эти и переписал: артист был малый культурный и современный — знал, что сейчас поют.
Вскоре Ричарду здорово повезло: вечером на Гоголевском бульваре увидел двух студенток, которые, сидя на скамейке, в два тихих голоска пели песенку — чуть слышно, для себя. Он сел рядом, а когда они покосились на него, вежливо спросил:
— Я не помешаю? Мне просто послушать. Вы извините — очень песни люблю…
Он был некрасив, держался скромно, и они не подумали ничего, кроме того, что он сказал.
Девушки стали петь чуть громче, чтоб и ему было слышно. Они видели, как он слушает, сами тоже увлеклись и пели много, песен сорок, наверное.
Иногда он спрашивал:
— Это чья песня?
И они говорили:
— Это Новелла Матвеева.
Или:
— Это Вадик Черняк.
Или:
— Это один наш мальчик придумал.
К концу вечера они совсем подружились, девчата дали ему свой телефон — в общежитии и обещали, когда будет свободный час, продиктовать слова самых лучших песен.
После этого Ричард время от времени звонил той или другой и приходил прямо к их общежитию. Девушка выбегала минут на пятнадцать, и при свете экономной коридорной лампочки он записывал два-три текста. А потом благодарил и извинялся:
— Ты, конечно, прости, но такие песни хорошие…
А девушка обычно отвечала:
— Да ну что ты… Приходи еще!
Со второй встречи они были на «ты».
Пару раз он приглашал их в кино, и они ходили втроем. После Ричард провожал девушек до общежития, и всю дорогу они полушепотом пели песни, а он старался запомнить со слуха… Многое запоминал — память у него была приличная. Раз попытался купить им по плитке шоколада, но девчонки дружно запротестовали:
— Не смей — ты тоже не миллионер!
А когда он попробовал обидеться, успокоили:
— Лучше, когда у нас кончится стипендия, купишь по пачке пельменей!
Недели через две после знакомства с девчонками Ричард вечером вышел во двор с гитарой.
Ребята, как обычно, стояли в арке ворот. Один сказал:
— Гляди — Давид Ойстрах.
Другой гордо добавил:
— Воспитали в своем коллективе! Интеллигентный человек, на гитаре играет… В клубе занимаешься?
— Так, балуюсь, — ответил Ричард.
Его попросили что-нибудь сыграть. Он скромно спросил что. Ребята назвали песенку из недавней кинокомедии. Он кивнул, помолчал немного, пощипал струны… И вдруг запел совсем другое — странную песенку, которую слышал от девушек на Гоголевском бульваре:
— Здорово, — восторженно загудели ребята. — Кто придумал?
— Один парень, — сдержанно отвечал Ричард и запел следующую.
Он пел будто бы и не для ребят, а для себя, для собственной радости, давал между куплетами вариации, порой длинные, не заботясь, интересно это ребятам или нет. Он пел песню за песней, иногда вдруг делал паузу и, легко трогая, словно гладя, струны, задумчиво смотрел, но не на слушателей, а на небо над крышами. Небо было красиво, отсветы городских огней на черном — нежны и теплы.