Легенда о Ричарде Тишкове

— Да нет, у него и техника есть, — тоном знатока сказал тот, что недавно вернулся из Парижа. — А как точно чувствует типаж? Этот хрипловатый голос, мимика…

С ним согласились:

— Это верно — маска приблатненного сделана отлично.

Хозяин дома с торжеством выбросил вперед руку:

— Ну, что я вам говорил? Арбатский Монтан. Гордитесь — первое публичное выступление!

— Не считая нашей подворотни, — вставил Ричард.

Все охотно засмеялись, кто-то опять сильно хлопнул его по плечу, а другая девушка поцеловала в другую щеку.

Потом его уговорили спеть еще, кое-что повторить. Он пел, и снова был успех, хоть и не такой, как в первый раз.

Все же доктор наук взял с него слово, что в следующую субботу Ричард придет к нему.

— А в воскресенье — ко мне! — подхватила девушка-кандидат.

— В воскресенье он пойдет со мной, — веско заявил неряшливый великан.

— Нет, ко мне! — крикнула девушка-кандидат. — У меня такие девочки будут — всех своих лаборанток позову!..

Во двор вышли все вместе. Ричард держал гитару в левой руке, потому что правую без конца пожимали. Потом вся компания вывалилась со двора, и даже в подъезде он слышал, как голоса их гудят по переулку.

А он, поднимаясь к себе на четвертый этаж по широкой старой лестнице, думал, что кончать надо всегда вовремя. Кончил — и ни песней больше…

С этого дня жизнь изменилась окончательно.

В субботу он пел на вечеринке у доктора наук. В воскресенье — у веселой девушки-кандидата, которая, правда, оказалась замужем, но и муж у нее был хороший парень, тоже кандидат. И она действительно позвала всех своих лаборанток, целую кучу девчат, молоденьких и одетых как надо. С Ричардом все они держались по-свойски, и, пока он между песнями шевелил струнами, кто-то заботливо совал ему в рот пирожное с легким белым кремом, держал наготове тоненький высокий бокальчик с кислым желтоватым вином.

Одна из девчонок позвала его на день рождения, другая — в турпоход. Он пошел и на день рождения и в турпоход.

Пошел и в какую-то странную компанию с неряшливым великаном, с которым познакомился еще на той первой вечеринке у Вовика. В этой компании много пили, закусывали килькой и жилистой полукопченой колбасой, не переставая курили, а про его пение говорили, что это современная былина, что искусство вообще возвращается к лубку, что официальные композиторы давно уже пишут только очень слабые вещи (в компании выражали эту мысль несколько иначе), что официальные певцы давно уже увязли в своем казенном мастерстве, как в болоте (в компании выражали эту мысль несколько иначе), и что всяким мещанам и приспособленцам такие вот гитары страшны, как волчий вой под окнами.

Маленький лысый крепыш лет сорока, в обтрепанном пиджаке и пенсне с золотой дужкой, спрашивал, тяжелой лапой сдавив Ричарду колено:

— Слушай, сосунок, откуда у тебя эта манера? Этот хрип? А!

Ричард неловко пожимал плечами:

— Пою, и все.

— Не знаешь? — говорил тот. — Врешь, все ты знаешь!.. Да ты не бойся, я сам золото рыл!

Он был сильно пьян, но его прищуренные глаза были пугающе умны.

Красивая худая женщина досадливо сказала:

— Отстань от ребенка! Мальчик в своем деле разбирается.

Ричард неестественно улыбался. Он не понимал, чего они все от него хотят, и эта компания ему не понравилась.

А песен у Ричарда все прибавлялось. Время от времени он звонил тем студенткам в общежитие и, как прежде, забегал вечером минут на пятнадцать. Одна из них вскоре перевелась в Воронежский университет. Но другая по-прежнему выбегала к Ричарду и терпеливо диктовала по две-три песни. Старый запас у нее скоро иссяк, но новые песни постоянно прокатывались сквозь студенческое общежитие, и она их быстро выучивала, а иногда даже списывала специально для него. Ричард, как и вначале, держался скромно, почти все время молчал. Она даже не очень допытывалась, зачем ему такая уйма песен. Он казался ей безобидным простоватым пареньком, и она иногда выносила ему полбатона с колбасой:

— Голоден небось — ведь прямо с работы?

А если он отказывался, говорила тоном старшей сестры:

— А ну, ешь быстро! Ты что жеманничаешь, как девочка.

Ричард понимал, каким она его себе представляет, ему было смешно, и он даже чуть-чуть подыгрывал — мялся и косноязычил. А когда выходил на улицу, глаза у него дрожали от благодарности, от жалости к этой доброй девчонке, и он мечтал, как когда-нибудь сумеет отплатить ей и за песни, и за студенческую колбасу, и за ее к нему ласковую жалость.

Теперь он все субботы и выходные проводил в компаниях. Народ там собирался разный, часто интересный, было чему поучиться. В компаниях он узнавал, какие фильмы надо смотреть и какие фильмы должны нравиться. Еще больше там говорили о литературе. Иногда и его спрашивали, что нравится. Он отвечал сдержанно:

— Хемингуэя люблю. Интеллектуально пишет, с подтекстом.

Он действительно прочитал сборник Хемингуэя, и два рассказа ему, пожалуй, даже понравились.

В одной из компаний Ричарду подарили новую гитару. Старую он выбрасывать не стал, повесил дома на стенку — косо, как в некоторых домах, он видел, вешали дедовскую саблю или тяжелое, с фигурными курками, ружье.