Легенда о Ричарде Тишкове

Но потом было неприятно: думал, как там она, и жалел, что обидел, потому как обижать не хотел. Но затем выкинул из головы: кончилось — чего еще думать!

Но оказалось — не кончилось.

Дня через три он встретил ее на улице, поздоровались, будто ничего не произошло. Что да как, куда идешь — слово за слово, вместе пошли в столовую, потом в кино. В конце концов Шурику опять пришлось до часу ночи бродить по коридору, стараясь не звенеть своими цепочками…

Позже, глядя на зыбкие отсветы уличного фонаря, Зина спросила тихо:

— Тебе та девушка очень понравилась?

Он вяло усмехнулся:

— Да ну, что ты!

— А тогда зачем ты?..

Она спросила без всякого осуждения — спросила, и все.

Он подумал немного и вздохнул:

— А черт меня знает…

Еще она спросила:

— У тебя пальцы от гитары не болят?

— Если часто играю, болят, — сказал Ричард. — Вот здесь болят, подушечки…

Он быстро, с двух встреч, понял, что Зина не ахти как умна, можно сказать, просто глупая. Знала она мало, в жизни почти что не разбиралась, людей стеснялась, в любой компании отмалчивалась — даже в комнате своей, в общежитии, существовала скованно и одиноко, не умела найти с соседками общий язык.

Но эта девчонка могла целый вечер сидеть одна в пустой комнате общежития, ждать его. И не потому, что договорились, а на авось — вдруг зайдет. И Ричарду лучше жилось от мысли, что вот кто-то его ждет, когда ни приди — обрадуется, что ни вели — послушается, что ни сделай — без звука простит.

Впрочем, заходил он не часто. А то просто встречал на улице. И в эти вечера, кроме Шурика, с ним ходила на поиски ощущений еще и она. Она тоже сидела на лавочке рядом, как и Шурик, только молчала. Домой иногда так и возвращались втроем, а иногда Ричард уходил с какой-нибудь девушкой. И опять Зина потом тихо спрашивала:

— Тебе эта девушка очень понравилась?

Он отвечал то, что думал:

— Все они одинаковы. Думаешь, я им нужен? Им моя гитара нужна. Знаешь, что она вчера говорила? Пойдем, говорит, завтра к одной девчонке и возьми с собой гитару… Понимаешь? Чтоб я пел, она рядом сидела, а та девчонка завидовала.

Зина молчала, и он говорил — опять то, что думал:

— Вот веришь? Мне только с тобой хорошо, потому что ты мне в душу не лезешь.

Она верила. Во всяком случае в душу не лезла…

Она же сшила ему чехол на гитару.

…Ричард не считал, что в жизни везет. Везет — это когда идешь по улице, а судьба вдруг кинет тебе под ноги серебряную монетку орлом вверх. А у Ричарда такого не было, он всего добивался сам.

Иногда, конечно, получалось очень здорово — вот хотя бы в Москве, в самом еще начале, когда на бульварчике познакомился с теми двумя студенточками. Но и тут все же нельзя считать, что повезло. Другое дело, если бы вышел на улицу — и сразу они. А то ведь он и до этого недели две каждый вечер болтался и по Метростроевской, и по Кропоткинской, и по переулкам, искал, вслушивался… Вот в конце концов и нашел.

Но и в Степном с ним как-то произошла случайность, какую не угадаешь, не придумаешь и не подстроишь. Вот уж в самом деле серебряный рубль! Только Ричард не сразу разобрался, на решку он лег или на орла…

Ричард четко знал, что поют песни люди. Некоторые очень здорово, но все равно люди. Они умели, и он умел, а что не умел, мог научиться. И пленки с записями слушал внимательно и трезво, сразу понимая, где он сильней, а где надо кое-что перенять. Но чужое пение нравилось ему редко — обычно чувствовал, что сам спел бы это по-своему, лучше. Особенно не любил, когда фокусничали голосом или гитарой: в хорошей песне нужны не фокусы, а душа.

Пели песни люди, но сочиняли — боги. Иногда Ричарду страшно становилось: как это в человеческой голове могли так нечеловечески складно соединяться слова?

Самый высший бог жил в Москве, на Арбате, недалеко от Ричарда. Потом вроде уехал, потом вроде приехал… Встретиться с ним было просто, но Ричард к знакомству не стремился, даже избегал: от одной мысли об этом становилось зябко.

Однако встретиться все же пришлось, и не где-нибудь, в Степном…

Бог приехал в Степной на два дня, остановился в крохотной трестовской гостинице и первый день провел незаметно. Но сразу же возник слух, и вечером на котловане шестого цеха его узнали и пригласили на завтра в итээровское общежитие. Ребята постарались: начальник управления механизации, лихой тридцатилетний ростовчанин, даже сгонял после работы за сорок километров, в аэропорт, за припасами.

Естественно, позвали и Ричарда.

Он, конечно, сказал, что завтра придет, уточнил насчет времени и пошел домой. С ним было еще человека три, все говорили о завтрашнем, и он говорил. Но уже чувствовал, как растет и тяжелеет где-то внутри давящая тоска. Это было странное чувство, и только дома, в общежитии, Ричард вдруг понял, что это зависть.

Он сидел на кровати, и в глазах у него было такое хмурое, тягостное недоумение, что Шурик забеспокоился. Ричард ответил первое, что пришло в голову: болит живот.