Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак

— Да, мы убили курицу, чтобы преподать урок обезьяне! Теперь черед самой обезьяны.

— Что ж, она готова, — усмехнулся Мирослав.

Спокойствие фермера, подчеркнутое усмешкой, его явное пренебрежение к неминуемой расправе над ним окончательно разозлили джангуйду, и он заорал, теряя лицо:

— Вы, Яновский, русский хунхуз! Вы хуже хунхузов! Нас обвиняете в правежах и воровстве, а сами тайно намыли на Аскольде несколько даней[84] золота. Думаете, не знаем? У нас везде свои глаза и уши. Вам придется поделиться с нами золотом, если хотите жить.

Хотя большинство бандитов, толпившихся вокруг Ван Ювэя и Мирослава, не знали русского языка или знали плохо, слово «золото» было известно всем.

«Айжин», «Цзинь-цзы»[85]— эхом оно отталкивалось от каждого, и каждый невольно делал шаг вперед, напирая на пленника.

— Нет у меня золота, — устало сказал Мирослав, у него нестерпимо болела голова, тяжелый канг клонил ее к земле.

— А это что? — толстяк выхватил из-за пазухи Сергунькиного «слоника». — Если вы раздаете самородки мальчишкам, значит, их у вас столько, что… как это по-русски… курицы сытые и не хотят клевать!

— Нет у меня золота. А если б и было — не дал! И кончайте поскорей — надоело!

— Надеетесь на легкую смерть? Не выйдет. Мы сдерем с вас кожу или закопаем живым в землю.

Мирослав с усилием поднял голову, густые брови его гневно сошлись на переносице, обозначив резкую продольную морщину.

— Кого ты хочешь запугать, ничтожество?! Прошедшему ад чистилище не страшно!

Мирослав Яновский не любил рассказывать о своем прошлом, но дважды за свою жизнь нарушил это правило. Первый раз он рассказал о себе по просьбе Николая Гавриловича Чернышевского, с которым познакомился на Кадайских рудниках, второй — Татьяне Ковалевой, своей будущей жене. Впрочем, сама история его женитьбы примечательна.

Когда Мирослав решил перебираться с острова Аскольд на материк, он надумал жениться: сыну, Андрейке, нужна была мать, а в доме хозяйка. Намеченное Яновский не любил откладывать, к тому же один из почитаемых им поэтов Эллады советовал: «До тридцати не женись, но и за тридцать долго не медли»[86], а Мирослав как раз и находился в этом возрасте.

Знакомство с Татьяной состоялось во Владивостоке, в доме купца Ковалева, где она жила на правах бедной родственницы, а по сути была бесплатной прислугой.

…Дело было на масленицу. Яновский ел блины с красной икрой и рассеянно слушал разглагольствования хозяина дома.

— …Или возьми промыслы, краба, к примеру. Стоит энтот паук дорого — пять рублев за пуд, но его ишшо попробуй поймай! А морская — капуста, до которой охочи инородцы, пущай стоит всего целковый за пуд, зато ее здесь — косой коси! Никакого снаряжения не надобно: лодка да вилы. Потом зафрахтовал шхунишку — и в Хуньчунь. Пошлиной не облагается, затрат копейки, а дохода тыщи. Мой односум Яков Лазарич Семенов ежегодно по сту тыщ пудов капусты вывозит в Китай. Вот и я думаю энтим делом заняться… А вы, я слышал, отошли от золотишка, на землице думаете осесть?..

За столом кроме них сидели купчиха, нетрадиционно тощая, с птичьим злым лицом, и две ее дочки — разряженные, нарумяненные, глупо-жеманные. Они вовсю пялились на рослого бородача и перешептывались. Купчиха открывала узкий, как щель копилки, рот только затем, чтобы очередной раз крикнуть:

— Танька! Самовар!

Из сеней появлялась простоволосая девушка с громадным пыхтящим самоваром на вытянутых руках. Была она светлоглаза, с милыми, очень ей идущими веснушками, с длинной тяжелой косой. Она тоже украдкой посматривала на гостя, а встречаясь с ним взглядом, опускала глаза.

Выдержав для приличия часа два, Мирослав поднялся.

— К сожалению, мне пора.

— Да куда вы так рано? Посидели бы еще…

— Дела вынуждают. Спасибо за хлеб-соль. У меня просьба. Не позволите ли вашей племяннице проводить меня до гостиницы? Города-то я почти не знаю, боюсь заблудиться.

Хозяйские дочки, смекнувшие, в чем дело, оскорбленно поджали губы, а сама хозяйка, не скрывая раздражения, буркнула:

— Чего там блудить-то! Здесь, почитай, всего две улицы!

Тем не менее Таню отпустила. Та, удивленно-испуганная, зарделась в ответ на просьбу Яновского и прошептала:

— Извольте. Провожу…

Надев серую старенькую душегрейку и повязав серый же головной платок, она направилась к двери.

— Вы слишком легко оделись, — остановил ее Яновский. — На улице холодно.

— Ничего. Я привыкшая.

«Очевидно, просто нечего надеть», — с жалостью подумал Мирослав и укрепился в своем желании забрать девушку из этого дома.

На Светланской уже затеплились тусклые фонари. Падал мелкий и сухой, как перхоть, снег. Слегка забеленные им редкие прохожие торопливо шли по мостовой, спеша в дома, к застольям. Из-за освещенных окон трактиров и ресторанов доносились музыка, смех, пьяные голоса. Праздник был в разгаре.

— Я обманул вашего дядюшку, Таня. — Мирослав остановился и заглянул девушке в лицо. — Дорога до гостиницы мне известна. Просто мне нужно поговорить с вами. Зайдемте сюда, это вполне приличное заведение…