Легенда о Сан-Микеле

– Они говорят, что нет. Они говорят, что помнят только те, кто попадает в ад. Оттого он и называется адом.

– Но скажи, по крайней мере, был ли суд очень суров? Были ли судьи строги?

– Сначала они мне показались очень строгими, и я даже задрожал, испугался, как бы они не начали расспрашивать про неаполитанского сапожника, который украл у меня жену и которого я заколол его собственным ножом. Но, к счастью, про сапожника они ничего не спросили. Они только спросили, касался ли я когда-нибудь золота, а я ответил, что у меня в руках бывали только медяки. Они спросили, копил ли я какие-нибудь сокровища, а я ответил, что у меня не было ничего, кроме рубашки, в которой я умер в больнице. Тогда они перестали спрашивать и впустили меня сюда. Тут ко мне подошел ангел с большим пакетом. «Снимай свою старую рубашку и надевай праздничный костюм», – сказал ангел. Верьте или не верьте, а это был мой праздничный костюм, который я продал, чтобы заплатить гробовщику, но только ангелы расшили его золотом и жемчугом. Ты меня в нем увидишь в воскресенье, если еще будешь здесь. Потом подошел ангел с большой копилкой и сказал: «Открой, это твои сбережения. Тут все медные монеты, которые ты раздал людям, столь же бедным, как и ты. Все, что вы раздаете на земле, сохраняется для вас, а все, что вы себе оставляете, пропадает». Только в копилке не было ни одного медяка – все они превратились в золото. Послушай-ка! – добавил он тихо, чтобы нас не слышал архангел. – Я не знаю, кто ты, но мне кажется, что тебе приходится туго. Так ты не обижайся, а бери из моей копилки сколько захочешь. Я сказал ангелу, что не знаю, что мне делать с этими деньгами, а он сказал, чтобы я отдал их первому нищему, которого встречу.

– Если бы я следовал твоему примеру, Арканджело Фуско, мне не было бы теперь так плохо. Но я не подарил никому свой праздничный костюм, и потому я сейчас в лохмотьях. Все же меня несколько успокаивает то, что они не стали тебя расспрашивать о неаполитанском сапожнике, которого ты отправил на тот свет. Только Богу известно, за жизнь скольких сапожников должен был бы отвечать я, после того как тридцать лет проработал врачом!

Незримые руки раздвинули золотой занавес, и перед нами предстал ангел.

– Пришел твой час явиться перед судьями, – сказал старый архангел. – Проникнись смирением и молчи. Главное – молчи! Помни, именно слова вызвали мое падение, и если не хочешь погибнуть, то не давай воли языку.

– Погоди-ка! – прошептал Арканджело Фуско, хитро мне подмигивая. – Лучше не рисковать. Я бы на твоем месте не стал упоминать про тех сапожников, о которых ты тут говорил. Я ведь ничего не сказал про моего сапожника, раз меня не спросили. В конце концов, может быть, они о нем и не знали!

Ангел взял меня за руку и повел по галерее в зал суда, обширный, как зал, в котором некогда судил Озирис. Колонны из яшмы и опала с золотыми капителями в виде лотоса и столпы солнечных лучей поддерживали свод, усеянный звездами.

Я поднял голову и увидел мириады мучеников и святых в белых одеждах, отшельников, анахоретов и столпников с дикими, обожженными нубийским солнцем лицами, с покрытыми волосами исхудалыми телами, строгих пророков с длинными, ниспадающими на грудь бородами, святых апостолов с пальмовыми ветвями в руках, патриархов и отцов всех церквей и вероучений, нескольких пап в сверкающих тиарах и двух-трех кардиналов в красных мантиях. Передо мной полукругом сидели мои судьи, суровые и недоступные жалости.

– Плохо! – сказал святой Петр, вручая им мои бумаги. – Очень плохо.

Святой Игнатий, великий инквизитор, поднялся и заговорил:

– Его жизнь запятнана отвратительными грехами, его душа темна, его сердце нечисто. Как христианин и святой, я требую его проклятия, и пусть дьяволы терзают его тело и душу во веки веков.

Шепот одобрения прокатился по залу. Я поднял глаза и посмотрел на судей. Они смотрели на меня в суровом молчании. Я опустил голову и ничего не ответил, вспоминая предостережение архангела, да к тому же я не знал, что говорить.

Вдруг я заметил в глубине зала маленького святого, который взволнованно кивал мне головой. Затем он стал робко пробираться между важными святыми к двери, где стоял я.

– Я тебя хорошо знаю, – сказал маленький святой, и его кроткие глаза приветливо смотрели на меня. – Я видел, как ты шел сюда. – Приложив палец к губам, он тихо добавил: – И я видел, как бежал за тобой твой верный друг.

– Кто ты, добрейший отец? – прошептал я.

– Я святой Рох, покровитель собак. Я хотел бы тебе помочь, но здесь я маленький святой и они меня не послушают, – прошептал он, покосившись на пророков и патриархов.

– Он был неверующим, – продолжал святой Игнатий, – злоязычным насмешником, лжецом, шарлатаном, колдуном, блудником…

Кое-кто из старых пророков навострил уши.

– Он был молод и горяч, – возразил святой Павел. – Лучше не…

– Старость его не исправила, – пробормотал какой-то отшельник.

– Он любил детей, – сказал святой Иоанн.

– Но и их матерей тоже! – пробурчал себе в бороду какой-то патриарх.

– Он был усердным врачевателем, – сказал апостол Лука, святой медик.