Легенда о Сан-Микеле

– Я сам немного боюсь святого Петра, – признался престарелый архангел. – Ты слышал, как он упрекнул меня за то, что я дал себя прельстить Люциферу? Сам Бог меня простил и позволил вернуться на небо. А разве святой Петр не знает, что простить – значит забыть! Ты прав, пророки суровы. Но они справедливы, они просвещены Богом и говорят Его голосом. Отцы же церкви могут лишь читать мысли других людей в тусклом свете смертных глаз, и потому их голоса – человеческие голоса.

– Ни один человек не знает другого. Как могут они судить то, чего не знают и не понимают? Я хотел бы, чтобы среди моих судей был святой Франциск. Я любил его всю жизнь, а он знает и понимает меня.

– Святой Франциск никогда никого не судил, он только прощал, как сам Христос, который вложил свою руку в его руку, как будто они братья. Святой Франциск редко появляется в зале суда, там, где ты будешь вскоре стоять. Да его там и не очень любят. Многие мученики и святые завидуют его священным стигматам, и не один небесный вельможа чувствует себя неловко в сверкающем одеянии, осыпанном золотом и драгоценными камнями, когда среди них появляется Франциск в рваной рясе, превратившейся в лохмотья от долгой носки. Мадонна штопает ее и ставит на нее заплатки; она считает, что дарить ему новую не имеет смысла, он все равно ее кому-нибудь отдаст!

– Если бы я только мог его увидеть! Я задал бы ему вопрос, который задавал всю жизнь себе. Наверное, ответа не знает никто, кроме него. Но, может быть, ты мне ответишь, мудрый старый архангел? Куда отправляются души безгрешных животных? Где их рай? Я хотел бы это знать, потому что… потому что…

Больше я не посмел ничего сказать.

– «В доме Отца моего обителей много», – сказал Христос. Господь, создавший всех животных, позаботился и об этом. Небеса велики и вместят всех… Слушай! – прошептал вдруг старый архангел и указал на открытую арку. – Слушай!

Чудесная мелодия арф и детских голосов донеслась до меня, когда я заглянул в небесные сады, напоенные ароматом неземных цветов.

– Подними глаза и смотри, – сказал архангел, почтительно склоняя голову.

Еще до того как мои глаза увидели священный бледно-золотой нимб, который обрамлял ее чело, мое сердце ее узнало. Каким все-таки несравненным художником был Сандро Боттичелли! Она шла совсем такая, какой он ее столько раз изображал, – юная, чистая и все же с нежной материнской лаской во взоре. Ее сопровождали увенчанные цветами молодые женщины с улыбающимися губами и девическими глазами – Вечная Весна! Ангелочки с пурпурными и золотыми крылышками поддерживали края ее одежд, другие расстилали у ее ног ковер из роз.

Святая Клара, подруга святого Франциска, что-то шепнула Мадонне на ухо, и мне даже показалось, что Матерь Божья, проходя мимо, обратила на меня свой взор.

– Не бойся ничего! – шепнул архангел. – Мадонна тебя видела, Она тебя вспомнит в своих молитвах!

Он ненадолго замолчал, а затем сказал:

– Святой Петр что-то медлит… Ему приходится выдерживать трудный бой против Савонаролы для спасения своих кардиналов!

Приподняв край золотой завесы, он заглянул в галерею.

– Видишь вон ту ласковую душу мужчины в белом одеянии и с цветком за ухом? Я часто болтаю с ним. Его здесь все любят, так он прост и детски чист. Я подчас с удивлением наблюдаю за ним: он всегда ходит один, поднимает с пола ангельские перышки, вяжет из них метелочки и, когда думает, что его никто не видит, наклоняется и смахивает звездную пыль с золотого пола. Он, кажется, сам не понимает, зачем это делает. Хотел бы я знать, кем он был при жизни. Он явился сюда совсем недавно и, может быть, сумеет рассказать тебе о последнем суде?

Я взглянул на душу в белом одеянии – это был мой друг Арканджело Фуско, подметальщик улиц из квартала итальянских бедняков в Париже! То же смирение в бесхитростных глазах, тот же цветок за ухом – роза, которую он рыцарским жестом южанина преподнес графине в день, когда я привез ее, чтобы раздать куклы детям Сальваторе.

– Дорогой Арканджело Фуско! – сказал я, протягивая другу обе руки. – Я всегда знал, что ты попадешь сюда!

Он посмотрел на меня с безмятежным равнодушием, словно не узнав.

– Арканджело Фуско, разве ты меня не узнаешь? Разве ты забыл меня? Забыл, с какой любовью ты день и ночь ухаживал за детьми Сальваторе, когда у них был дифтерит, как продал свой праздничный костюм, чтобы заплатить за гроб старшей девочки, которую так любил?

Тень боли прошла по его лицу.

– Я не помню.

– О мой друг, какую огромную тайну ты мне открываешь этими словами. Какой груз снимаешь с моей души! Ты не помнишь! Но почему помню я?

– Может быть, ты не умер? Может быть, тебе только снится, что ты умер?

– Я всегда был сновидцем. Но если это только сон, то он чудеснее всех прежних снов.

– Может быть, твоя память крепче моей и еще живет, даже отдельно от тела. Не знаю. Я этого не понимаю. Слишком сложно для меня. Я ни о чем не спрашиваю.

– Потому-то ты и здесь, мой друг! Но скажи мне, Арканджело Фуско, неужели здесь никто не помнит о своей земной жизни?