Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Кривошеина письмо Н. Н. «приводит в содрогание». Он не ожидал «такой недостойной выходки от Е. В., как бы ни были тяжелы личные переживания, он не имеет права бросать армию на произвол судьбы», но предложения военного министра Кривошеин считает «великолепной комбинацией». Самарин пользуется случаем еще раз повторить, что «уход Вел. кн. – начало гибели всего». Если Совет не согласится «всем вместе умолять Государя Императора отказаться от своего пагубного решения», то он сочтет своим «нравственным и верноподданническим долгом протестовать лично». «Надо идти с открытым забралом, говорить правду в глаза… за последнее время усиленно возобновились толки о скрытых влияниях, которые будто бы сыграли решающую роль в вопросе о командовании… Надо положить решительными действиями предел распространению толков, подрывающих монархический принцип гораздо сильнее, чем всякие революционные выступления». Харитонов, Поливанов, Щербатов думают, что «теперь уже поздно»; если даже Царь пойдет на уступки, Н. Н. не согласится оставаться в Ставке. Горемыкин: «Я неоднократно говорил, что решение Государя бесповоротно… Вместо того, чтобы изматывать нашими ходатайствами нервы Государя… наш долг сплотиться вокруг Царя и помогать ему. Что касается вопроса о влияниях, то это вторжение в сферу, нам не подлежащую». Самарин: «Нет, это вопрос не личный, а всей России и Монархии. Само лицо, слухи о влиянии которого болезненно волнуют всех верноподданных, имеет смелость открыто говорить, что оно убрало Вел. Князя…» Шаховской: «Я с самого начала был против перемены командования… но сейчас… уже поздно перерешать… Отказ от принятого решения будет истолкован как признак слабости и боязни… Нельзя при современных настроениях сменять Вел. кн. простым генералом. И в армии и в народе это может вызвать опасное неудовольствие». Кривошеин: «Категорически не согласен с мнением Шаховского. С Вел. кн., по-видимому, уже кончено, и к его уходу начали привыкать. Да и популярность его… значительно упала не только у военных, но и среди мирного населения, возмущенного наплывом беженцев и бесконечными наборами в то время, когда повсюду гуляют сотни тысяч бездельников в серых шинелях. Назначение Алексеева будет переходной… мерою, пока Государь будет занят в тылу подготовкой новой армии, с которой Е. В. и выступит на поле брани, когда наступит… соответствующая обстановка». Сазонов: «В таком смысле и следовало бы довести до сведения Государя взгляд Совета министров… Пусть Алексеев будет козлом отпущения за ошибки прошлого и постарается их исправить. Когда он все… поставит на прочные рельсы, тогда, может быть, настанет момент для выступления Русского Царя». Беседа завершается, как значится в яхонтовской записи, решением: «Военному министру переговорить с Государем и попытаться склонить его на предоставление Алексееву выполнить благодарную задачу козлища отпущения за янушкевичевские грехи».

4. «Страшная минута» и Совет министров

Некоторое спокойствие, которое наступило в Совете после принятия решения и достаточно образно формулированное в протокольных записях, было нарушено 18 августа сообщением министра вн. д. о настроении в Москве – «самом боевом под патриотическим флагом». По дошедшим до Щербатова сведениям на квартире члена Думы известного промышленника Коновалова состоялось секретное заседание «так называемых общественных деятелей». «Собравшимися единогласно признано необходимым использовать благоприятно складывающуюся обстановку для предъявления требования об образовании правительства, пользующегося доверием страны и полнотою власти». «Коноваловский съезд весьма чреват событиями», – признавал министр вн. д. По записи Яхонтова значится: «Опять охватывает чувство бессилия перед надвигающейся грозой». «Нервность сильная… Перебегают с одного вопроса на другой… Не хватает сил записывать протокольно несколько часов… Записываю только, чтобы оставить след в истории… Если судить о положении дел по разговорам в Совете, то вместо писания истории скоро придется повеситься на фонаре».