Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Не отдавая, быть может, вполне реально себе отчета, как многие нервные люди, А. Ф. действительно предчувствовала нечто «гораздо большее» – монархия была в преддверии «дворцовых заговоров», о которых говорили, пожалуй, даже слишком открыто, не исключая аристократических и великокняжеских салонов. Слухи о разговорах, что необходимо обезвредить и укротить «Валиде» (так именовалась Царица в семейной переписке Юсуповых), не могли не доходить до А. Ф. В одной из версий такого «дворцового переворота», имевшей сравнительно скромную цель изолировать Царя от вредного влияния жены и добиться образования правительства, пользующегося общественным доверием, так или иначе оказался замешанным и ген. Алексеев… Этот план, связанный с инициативой не Гучкова, а с именем кн. Львова – в переписке его имя упоминается только в декабре, – изложен нами в книге «На путях к дворцовому перевороту» в соответствии с теми конкретными данными, которыми мы пока располагаем. Отрицать участие в нем Алексеева едва ли возможно, как это упорно делает ген. Деникин.

Таким образом, как будто бы совершенно ясно, что «поход» (очень все же относительный) против Алексеева вытекал из соображений, совершенно не связанных со стратегией. Гораздо большее влияние в смысле недовольства алексеевской стратегией могло оказывать усиленное давление, которое шло отчасти из русских военных кругов и со стороны союзной дипломатии, продолжавшей придавать румынскому вопросу первостепенное значение и видевшей в противоположной позиции лишь «немецкую интригу». По дневнику Палеолога можно представить себе довольно отчетливо это дипломатическое давление (прямое через министерство ин. д. и косвенное, закулисное, через великокняжеские салоны), завершившееся личным письмом французского президента Императору. 29 сентября Пуанкаре, пытаясь воздействовать на слабое место Царя, намекает в нем на исконные интересы России, которые будут нарушены, если немцам через Румынию будет открыт путь в Константинополь127. Целью было заставить имп. Николая II взглянуть на дело иначе, чем расценивал его Алексеев, который в представлении Палеолога не мог возвыситься до общей (vision integrale et synthetique) всех театров военных действий. Пожалуй, надо сказать как раз противоположное.

Поскольку речь шла о выступлении Румынии, то не немецкая интрига действовала закулисно из царского дворца. «Советы», которые подавала А. Ф. от имени Распутина, фактически почти совпадали с директивами именно союзнической дипломатии, склонной задержать основное наступление Брусилова и двинуть все силы в «южном направлении». А. Ф. была довольна вступлением в войну Румынии и писала 6 сентября: «Наш Друг хотел бы, чтобы мы взяли румынские войска под свое начало, чтобы быть более уверенными в них». Как раз этого хотел избегнуть Алексеев. Если предположить, что царским провидцем в данном случае руководила тайная рука немцев, то придется признать, что на поводу немецкой агентуры одинаково шла и вся междусоюзническая дипломатия. Алексеев скептически относился к известию, что Германия подготовляет мощный удар против Румынии, решив перебросить с западного фронта войска. В беседе с Базили 5 сентября нач. штаба высказал предположение, что немцы, может быть. нарочно распускают ложные слухи о своих намерениях128. По мнению Алексеева, если бы немцам тем или иным путем удалось освободить значительные силы, они прежде всего направили бы их против Брусилова, чтобы восстановить на фронте равновесие. Поэтому нач. штаба не желал преждевременно изменять распределение сил, полагая, что дальнейший ход кампании выяснится в октябре. Сосредоточение главных сил на фронте Брусилова, – полагал Алексеев, – является в то же время наиболее действительным средством парировать удар противника в южном направлении (письмо Базили 16 сент.). Алексеев, отстаивавший свое право оценки относительной важности различных театров войны, «горько» жаловался на постоянное вмешательство союзной дипломатии в вопросы командования и на «непрошеные советы», которые ему щедро давались в связи с военными операциями.

Царь смотрел глазами Алексеева, утверждал Палеолог. В общем это соответствовало действительности. Николай II определенно заявил Колчаку, что он не сочувствует выступлению Румынии, но приходится уступать давлению со стороны союзного командования. Ник. Алек. писал жене 28 сент. после приема румынского посланника Диаманди: «Они переживают в Бухаресте страшную панику, вызванную боязнью перед наступающей огромной германской армией (воображаемой) и всеобщей неуверенностью в своих войсках, которые бегут, как только германская артиллерия открывает огонь129, Алексеев это предвидел и несколько раз говорил мне, что для нас было бы выгодно, если бы румыны сохранили нейтралитет. Теперь во всяком случае мы должны им помочь, и поэтому наш длинный фронт еще удлинился… Мы стягиваем туда все корпуса, какие только возможно…»