Легенда о Сибине, князе Преславском. Антихрист

Много весен встречал он в этих краях, но такой не помнил. Небеса излучали свет, наполняя сердце жаждой жизни. Земля исходила шепотом — по ней сновали бесчисленные букашки и козявки, а сквозь слежавшийся слой палой листвы пробивались луковицы цветов. Усиленно трудились кроты, свистели черные дрозды, размахивали хвостами белки, в согретых солнцем дубравах косули и олени, завидев князя, лениво отходили прочь. Страх перед Сатанаилом испарился из его души, и он начал верить, что Бог пребывает не только в небесах, но и здесь, незримый для тех, кто в него не верует. Разве этот ласковый свет исходил не с седьмого неба, разве не был он лучезарной славой Господа? Не пребывал ли этот свет, возрождающий землю к новой жизни, и в душе князя? Либо же это прельщение, блеск Сатанаилов, дабы запутать его, обмануть его разум? Возжелал ли он души болярской дочери, чтобы через неё спастись, либо же её белого тела, елея глаз её, стройного стана, и все это, столь земное, простое, не смешивалось ли непостижимыми путями с его жаждой искупления? В своей мольбе о просветлении князь то страстно призывал Бога, путая его имя с именем любимой, то утрачивал последнюю каплю веры и вновь соглашался, что разлитые вокруг радость и свет — не что иное, как обольщение Сатанаилово, к которому тот прибегает ради того, чтобы зачалась новая жизнь, воспоследовала новая смерть и новое, ещё более неудержимое стремление к вечности. Мир представлялся Сибину неизреченной ложью, служащей к оправданию всей прочей лжи. Когда же утомленный мозг заставил наконец князя признать своё бессилие, он уразумел, что Христос сотворил так, чтобы каждый христианин видел себя распятым и, поклоняясь ему, поклонялся собственным своим мукам, ибо, не сострадая себе, нельзя сострадать и ближнему. Князь посмотрел вокруг и поразился чудовищному виду гигантских дубов — земная сила избороздила их стволы узлами и отеками, похожими на старые раны, и каждая рана была и хворью и силой, благодаря которой дерево выглядело могучим и непобедимым. Он увидел, как полноводные потоки подтачивают берега, словно желая омыть всю землю, возвратить её к первозданности, когда Сатанаил ещё не извлек её из океана. Услыхал сладостное жужжание насекомых, токование глухарей и пожалел, что Сатанаил покинул его: ведь только ему обязан князь гордостью, воинственностью духа, язвительностью, смехом — оружием, которое помогало ему возвыситься над личными бедами и защититься от ужаса этого мира. Кто знает — не сам ли великий совокупитель и сводник через любовь к Каломеле толкает его к Богу?

К полудню он оказался в тенистой котловине, куда донеслось кукареканье петухов и визг собак. Жеребец князя вдруг зафыркал и едва не взвился на дыбы: неподалеку проходил огромный медведь. От его шкуры валил пар. Князь подивился: слишком рано ещё было медведям купаться. Он дал зверю пройти и повернул жеребца обратно по его следу. След привел к пещере, откуда тянуло теплом. Князь зажег факел. В глубине пещеры дымились воды горячего источника. Небольшое отверстие в своде открывало доступ дневному свету, и вода, образовывавшая тут небольшой бассейн, хранила в себе голубоватую сумеречность раннего утра. Чуть дальше родник исчезал в глубинах неведомой пропасти.

Оставив в пещере припасы, копье и лук, князь сел на коня и поскакал к богомильскому селению, чтоб поскорей увидать Каломелу. То, что он прочитает в её глазах, казалось ему, будет самым большим доказательством всемогущества Господа и его превосходства над переменчивым и лживым миром Сатанаила.

12

Заметив жалкие деревянные хижины, землянки и шатры беглецов, Сибин вспомнил, как враждебно держался апостол Сильвестр, и вновь задумался над тем, сколь далеко простирается власть этого человека над Каломелой. Примет ли он князя в общину и не возбранит ли девушке видеться с ним? А, сама она — предпочтет ли его любовь небесным престолам?

Встреченный лаем собак, Сибин въехал в селение и увидел перед собой беглого своего слугу, облаченного в рясу. Тот вышел из большого бревенчатого строения с выражением независимости и холодности на лице. Это выражение и ряса неприятно удивили князя, он поразился тому, что Тихик, доставлявший ему еретические книги и смиренно отстаивавший своих богомильских кумиров, сумел столь быстро получить духовный сан. «Быть может, он и раньше обладал им, но скрывал», — подумал князь. Как всякий истинный господин, Сибин не проявлял интереса к жизни слуг и не задумывался над тем, что представляет собой этот раб, купленный старой княгиней во время голода в царствование Алексея Комнина. Князь верил в его преданность и объяснял его бегство необходимостью спешно искать спасения от царских людей. Теперь же его осенило, что Тихик был в тайном сговоре с Каломелой и содействовал её бегству.

— Позови болярышню, — приказал он, осадив жеребца перед беглым рабом.

Тихик не повернул головы. Он пригладил волосы, и рукав рясы приоткрыл над запястьем свежую татуировку — два пересекающихся овала.