Легенда о Сибине, князе Преславском. Антихрист

Опять запищал младенец, и она оглянулась на хижину, в которую незадолго перед тем вошел апостол. Монах появился во дворе, неся распеленатого младенца, чтобы показать его солнцу. Отец новорожденного отвешивал ребенку поклоны.

— Мы крестим младенца. Мне пора… Ступай с богом, княже. Молись и готовь себя к великому очищению. Я скоро проведаю тебя.

— Не оставляй меня надолго во власти дьявола. Когда решишься навестить меня, иди лесной дорогой и стучи палкой по стволам деревьев, я услышу и выйду навстречу тебе, — сказал князь.

Он дождался, пока Каломела скроется за плетнем, вскочил в седло и поскакал к лесу, сопровождаемый целой сворой собак и неприязненными взглядами еретиков, высыпавших из своих шатров и землянок.

13

Отчего надежда на божье благоволение покинула его, едва он начал молить её о помощи? Ведь от неё ожидал он спасения? И отчего Сатанаил воцарился в его сердце с насмешкой и злорадством над её злосчастьем? Не для того ли Нечистый толкнул его на обман, чтобы искусить её гордость? В конце концов не обманывал ли князь самого себя и отчего он был принужден прибегнуть к обману именно тогда, когда жаждал исповедаться?

Со дня встречи целую неделю провел он в укорах совести и сомнениях. Бог оставался по-прежнему далеким и непостижимым, а демон опутывал Сибина своими сетями и обогащал его мозг новыми разгадками мировой тайны. Голова, слава богу, ещё оставалась у него на плечах. Ежели духовное спасение невозможно, то, по крайней мере, он спасся от топора палача и половецких клинков, потому что в этой глухомани никому его не найти.

За эти дни он съездил в одно из сел, чтобы запастись хлебом для себя и овсом для своего коня. Убил медведя, ходившего в пещеру лечить ломоту в суставах. После безуспешных попыток проникнуть в пещеру зверь с грозным ревом пошел на князя. Князь бросил тушу в ручей, где раки оставят от неё один скелет, а очищенную от сала шкуру намеревался постелить в пещере. Хижины он сооружать не стал. Днем он охотился, а вечером, стреножив коня, пек на костре дичину и купался в теплом роднике, по другую сторону которого зияла темная глубь пещеры.

Весна быстро набирала силу. Порой лил дождь, но на следующее утро вновь светило солнышко, а вечера князь коротал у костра. Звездное небо возвращало его к дням юности, когда отец учил их с братом распознавать звезды. Астроном, как все праболгары, старый князь поддерживал в семье неустанный интерес к звездным тайнам, уводившим разум за пределы христианских воззрений и погружавшим в чертоги далекого, языческого прошлого, где царил мужественный, всевидящий и справедливый Тангра. Сибин вспоминал безмятежные лета в отцовских охотничьих угодьях близ Сидера, по хребтам которого высились сторожевые башни, откуда взору представали синеватые дали Фракии. До недавних времен византийские прапоры возвещали с этих башен смерть, рабство, голод и грабежи; там останавливались на ночлег византийские сборщики налогов и находили прибежище алчные одринские и царьградские купцы, торговавшие детьми, мехами и воском. Оскорбленная гордость обоих братьев вскипала гневом оттого, что болгары более полутора веков терпят иноземное иго, сердца их разрывались от мучительной любви к своему страждущему народу. Старый князь рассказывал им о многих событиях тех лет рабства, намеренно не вписанных в родовую летопись, поскольку они превышали всякую меру бедствий и не мирились с понятием о человеческом достоинстве. С той поры в сознании Сибина укоренилась мысль, что народа, к которому принадлежал род их, уж нету более. Он растворился среди половцев, фракийцев, славян, и теперь складывается новый народ. Византийская церковь умертвила его, обратив в христианство, приобщив к православию с его теократией, и ныне лижет сапоги Борилу, продолжая вызывать народную ненависть. Уже в те первые годы сознательной жизни возненавидел Сибин церковь. Женщины из княжеского дома, порой высказывавшие желание поехать на богомолье в монастырь, обязанные ввиду своего высокого положения ктиторствовать, неизменно встречали холодное осуждение старого князя, не скрывавшего своей ненависти и презрения к византийским вертепам. Эти ненависть и презрение передались и молодым князьям.