Легенда о Смерти

— Расскажите же о вашем горе, Катик, вам станет легче, уверяю вас.

— Я никогда не посмею, господин Денес. Это невероятно, сверхъестественно!

В конце концов она осмелела. Она призналась, краснея от стыда, вот в чем: она почувствовала, что беременна. Но она могла поклясться всеми святыми, что ни один живой мужчина не был в ее постели с тех пор, как умер Старик. Но несколько раз она видела, как сам Старик ложится рядом с ней. Она хотела воспротивиться, но повиновалась ему из страха. Он говорил, что Бог это велел, что он вернулся только для этого, потому что он не рассчитался по детям.

— Надо полагать, что это так и есть, — произнес ректор, когда она все рассказала. — Ступайте с миром, дочь моя. Вам остается только исполнить свой долг.

— Но, господин ректор, как же мне быть спокойной? Злые языки завертятся, как мельничные колеса. Я пропащая женщина, никто и не поверит, кто это...

На самом деле, как только ее беременность стала заметной, со всех сторон поползли кривотолки. Ее обвиняли, что она сошлась с возчиком (каким-то проезжим). Ее позорили, ее поносили.

Устав от вражды, она снова пришла к священнику.

— Господин ректор, дайте мне последнее отпущение грехов. Я больше не могу. Я решилась умереть.

— Подожди до воскресенья, Катик, и приходи к обедне.

Она имела мужество прийти и сесть на свое место, несмотря на злобные взгляды и презрительное шушуканье за ее спиной.

После Евангелия ректор поднялся на кафедру, чтобы сказать проповедь.

— Прихожане, — сказал он, — кто осуждает в этом мире, тот будет осужден в ином. Здесь есть женщина, жизнь которой стала ее чистилищем на этом свете из-за ваших злых наветов. Но я говорю вам — берегитесь! Или вы будете осуждены за свое злословие. Вы и вправду вцепились в нее, как разъяренные собаки в юбку честной женщины... Катик Кераннью, поднимите голову! Не вам ее держать опущенной, а тем, кто плохо говорит о вас.

Начиная с этого дня вдову оставили в покое. Она разродилась слабеньким ребенком, который был такой же, как другие дети, за исключением одной детали: у него были пустые глазницы.

Зато он был необыкновенно умен. Понесли его крестить. Когда вернулись с ним на ферму, он заговорил, как взрослый, и рассказал матери, сколько стаканов и какие ликеры выпили в сельской таверне люди, которые были на крещении. Услышав это, все присутствующие оторопели. Они поняли, что у ректора были основания говорить так, как он говорил. И с этой минуты только и толков было в округе, что о новорожденном из Кераннью.

Вечером того дня, когда он родился, люди увидели, как пришел Старик, который не появлялся на ферме после того случая с блином. Не то чтобы он ушел. Его видели не раз в окрестностях, в заброшенных местах. Иногда показывалась голова за окном. Но он больше не переступил порога.

Тем вечером он занял свое место у очага, с той стороны, где была колыбель, возле кровати матери. Там он проводил дни и ночи. Когда ребенок плакал, он торопился к нему, чтобы его укачать, — этого он никогда не делал, когда был жив. Поэтому его движения были немного резкими. Иногда он нажимал на край колыбели, словно на рукоять плуга. И тогда ребенок его приговаривал:

— Потише, потише, потр-коз!

Ребенок прожил семь месяцев. Он прекрасно говорил и, казалось, все видел, несмотря на пустые глазницы.

Однажды утром его нашли мертвым на кушетке. Старик проводил его до кладбища и с этого времени больше не давал о себе знать. Говорят, что он ждал, когда ребенок отведет его за руку в рай.

Старый прядильщик пакли

Это было в Керибо, в Пенвенане, в двухэтажном доме. Я со своей женой и детьми занимал нижний этаж. А на верхнем этаже жил старик, по профессии — прядильщик пакли.

Старик этот скоро умер.

Тогда я был тем же, что и сегодня, — бедным сельским портным, исключая лишь то, что в те времена я был молод, энергичен и в работе у меня никогда не было недостатка. Наоборот, чаще бывало, что я даже не знал, за что взяться в первую очередь. Приходилось проводить за шитьем большую часть ночи. Жена моя, вязальщица, составляла мне компанию. Укладывали детей мы рано и занимались, каждый в своем углу, своим делом.

Однажды поздним вечером, когда мы так вот бодрствовали в тишине, моя жена Соэз вдруг мне говорит:

— Ты слышишь?

И она показал пальцем на потолок над нашими головами.

Я прислушался.

Можно было подумать, что старый прядильщик воскрес и снова стал вертеть свою прялку, там наверху, в комнате. Время от времени шум затихал, как будто, заполнив одно веретено, прядильщик прерывался, чтобы приготовить другое. Потом жужжание возобновлялось.

— Шарло, — умоляюще попросила жена, она была вся бледная: — пойдем спать. Мне всегда говорили, что нехорошо работать после полуночи в субботу.

Мы легли, но не могли сомкнуть глаз: нам мешал заснуть страх и жужжание прялки; оно умолкло только с приближением утра.

На следующий вечер — это было в воскресенье — о работе не могло быть и речи. Мы улеглись в постель почти сразу за детьми, и в эту ночь ничто не потревожило наш сон.