Легенда о Травкине

— Спускаемый аппарат приземлился не в заданной точке, около 78-й площадки, — пояснил Родин, ставя ведро. Все напились, остатки Воронцов пошел вливать в «газик». — А им надо было на месте приземления осмотреть теплозащитный слой.

— Нам бы его власть... — помечтал Воронцов, залезая в машину. Сел и Родин. Ждали солдатика. — Ему легче.

— Ему труднее! — возразил Родин. — Он сам боится собственной власти. И не хочет быть общеизвестным. Знает, что это — гибель наверняка. Никому в нашей стране не дозволено иметь законные миллионы, всемирную славу и общенародное признание. И государство это знает и, оберегая немногих от гибели, не дает им ни денег, ни славы, ни признания. Сама судьба расправляется с теми, кто перескакивает установленный уровень. И Сергею Павловичу ты не завидуй, Воронцов. Дни его сочтены. Либо рак, либо авиационная катастрофа. И тот, кому он помог перепрыгнуть через уровень, тоже кончит преждевременно.

Обласканный и воодушевленный, спускался с холмика солдатик, рубя строевым шагом, отмашка рук — по-парадному, взор его пылал отвагой и преданностью. «Пр-рошу не курить!» — прикрикнул он на тех, кого недавно считал своими косвенными начальниками. Проверили, точно ли по центру уложен в машине груз (чемоданчик Травкина), независимо и грозно сел за руль, как за пульт управления баллистическими ракетами.

Поехали. Дважды или трижды Травкин поворачивался к Родину и Воронцову, пытаясь спросить о чем-то. Но не спросил.

Предполагалось, что довезут их до домика. Но солдатик так осерчал на пассажиров, что у первого же общежития едва не вытряхнул их из машины, резко затормозив на повороте. «Газик» фыркнул, презрительно откашлялся и скрылся в тучах им же поднятой пыли. Воронцов погрозил ему вслед кулаком. Травкин отряхнулся и сказал:

— Ни Бутырок не будет, ни Казани... Им меня не подстрелить... Заявление напишите, Родин. О приеме на работу в монтажку.

18

«...в дополнение к согласованному плану возложить на начальника 5-го отдела МНУ Травкина В.А. руководство настройкой и сдачей объекта «Д» — с исполнением им обязанностей начальника 5-го отдела».

Для ознакомления Травкину дали руководящий документ — «Положение о главном конструкторе». Начав читать его, Травкин решил было, что директора всех НИИ и КБ, создававших «Долину», подчинены ему. Однако вскоре он убедился, что эти якобы подчиненные ему директора могут оспорить любой его приказ. Пункты «Положения» противоречили один другому. Впрочем, оно и не было утверждено.

К создателям «Долины» обратился заместитель министра, предложил им встретиться с новым главным конструктором ее.

Первым отозвался Лыков (вычислительные устройства всего комплекса). Этот рано оплешивевший молодой человек заявил в короткой беседе, что все разработки его НИИ приняты государственной комиссией. Никаких претензий к нему нет и не может быть!

Суховато державшийся Елизаров (ракета) произнес несколько вежливых фраз и встречу заключил обещанием во всем помогать Травкину.

С шумными изъявлениями радости Федор Федорович Куманьков (антенно-фидерное устройство) заключил Травкина в объятья, напомнил ему, что встречались они на 56-й, 42-й, 21-й и других площадках — «номера их ты, Господи, веси!». Бородатый, пахнущий коньячком, он пылко заверил Травкина, что будет верен ему и любые просьбы исполнит незамедлительно.

Степан Никанорович Зыкин (приемо-передающий тракт) не позвонил и не приехал.

Вадиму Алексеевичу отвели комнату в полуподвале министерства. Сюда свезли, из разных учреждений столицы, чертежи и схемы, здесь он знакомился с «Долиной». Закрыл последний том — и впал в невеселые раздумья. Подтвердилось то, о чем он и раньше догадывался. Схема станции была разработана прочно, надежно, схема вполне удовлетворяла техническому заданию — и была абсолютно непригодной, ибо придумывалась казенным российским умом, создавалась не без участия национального характера, знаменитого своими причудами. Только ширь и просторы государства, границы которого терялись за линией недосягаемого горизонта, но резко и точно обозначались в годы вторжения неприятеля, могли вживить в сознание, в быт и в нравы нации особое восприятие человека и материальной культуры, лишь России свойственное. Только в России богатства помещиков оценивались не по доходу с земли, а по числу крепостных душ; если надобно было взять с земли 20 центнеров зерна, то засеивался не один гектар, столько давший бы, а два — с урожайностью по 10 центнеров каждый, а то и четыре — по 5 центнеров, благо земли и мужиков хватало, и под систему эту подгонялась техника, мощь которой рассчитывалась отнюдь не на 20 центнеров, и в замкнутом кругу все оскудевающей земли и все более ненадежного машинного парка уродовались люди, начиная отдавать себя делу на половину, на осьмушку, нерастраченные силы вкладывая в мечтания, а потом, остервенев, наваливались на землицу и технику не столько потом, сколько кровью.