Легенда о Вавилоне

Дошедшие до нас произведения древней литературы, по общим отзывам, очень неровны в художественном отношении. С точки зрения мировой культуры, особый интерес представляют те, отблески которых видны в общеизвестных великих сказаниях: о Сотворении мира, Всемирном потопе, об умирающем и возрождающемся Боге. Отзвуки месопотамских легенд в Библии — отдельная тема, которую мы затрагивали только эпизодически. Скажем лишь, что, с одной стороны, странно было бы отрицать влияние шумерских и аккадских творений на культуру их соседей, какими были древние иудеи. С другой — разговор о первичности и вторичности великих образов также бессмыслен: в культуре, в отличие от науки, важно, не кто первый, а кто лучше. Гораздо значимей изобретения образа является его исполнение — таков закон искусства. Даже если идея какого-то образа заимствована, то при его воспроизведении, воссоздании, он перерождается, рождается автором заново, и плод этот может быть как гораздо бледнее, так и намного ярче предмета заимствования при всей своей с ним поверхностной схожести. И если именно иудеи передали нам ту или иную великую древнюю легенду, то не потому ли, что сумели ее особенно хорошо записать?

Но и здесь есть исключение. Так, один из исчезнувших и абсолютно уникальных образов месопотамской культуры, одно из ее литературных творений выдерживает самую суровую художественную проверку. Речь идет об эпосе о Гильгамеше, точным названием которого являются, в соответствии с месопотамской традицией, его первые слова: «О все видавшем». Содержащаяся в поэме древнейшая постановка вопроса о смысле жизни и попытка ее решения поражает одновременно глубиной, мастерством, объемом захватываемых проблем и почти полным отличием от поздних философских традиций, как западной, так и восточной. Автор или авторы «Гильгамеша» сумели в очень небольшом — но сколь же насыщенном тексте, сказать о жизни и смерти, дружбе и расставании, месте человека в мире и цели его существования на земле, о борьбе с силами природы и невозможности их победить, о памяти, скорби, праведности, вечном зле и способах его одоления. Читая эпос, не раз и не два ощущаешь горькое чувство потери — когда в каких-то необыкновенно философски важных или художественно блистательных местах зияет купюра, сделанная временем — не всегда справедливым цензором, лакуна в тексте — возможно, вечная. Так хочется узнать, что там было, что скрывает за собой пустота многоточий, так хочется наивно верить — а вдруг автору уже тогда удалось проникнуть в тайны тайн, удалось решить те проблемы, над которыми человек бьется уже многие тысячи лет? Ибо очевидно, что вечные вопросы бытия мучали уже древних вавилонян, аккадцев или шумеров: неизвестно, кто задумался над ними первый? Поскольку неведомо, кто же именно создал великую книгу или, точнее, сделал ее великой?

Обычно «О все видавшем» датируется касситским, темным во всех отношениях периодом вавилонской истории[550]. Хотя содержащие эпос таблички дошли до нас, в основном, благодаря имперской библиотеке Ашшурбанапала и нескольким другим, более поздним фрагментарным спискам, в том числе сделанными учениками средней школы (и со школьными же ошибками!). На версии произведения, сохранившейся наилучшим образом, даже стоит имя. Однако в соответствии с древней традицией из сопроводительной надписи не ясно, являлся ли этот человек автором книги или простым переписчиком? И мы, скорее всего, никогда не узнаем, был ли Син-лике-уннинни первым великим писателем человечества.