Легенда о воре (ЛП)

В этом городе рабы мало чем отличались от свободных людей - разве что носили железный браслет на правом запястье. Навстречу монаху шагнул человек с таким браслетом, его голова его была опущена, а в руках он держал охапку поленьев, которые, видимо, нес в дом своего хозяина. По черному одеянию раб сразу узнал в нем монаха и взглянул на него с такой трогательной мольбой в глазах, что у брата Хуана от жалости чуть не разорвалось сердце. Сколько он повидал на своем веку таких взглядов, сколько натруженных рук с черными обломанными ногтями тянулись к подолу его рясы, так и не посмев его коснуться, словно не веря своим глазам, что видят его наяву.

Монахи-тринитарии добровольно взвалили на свои плечи нелегкую, но благородную миссию освобождения добрых христиан, попавших в рабство к неверным, и главное поле их деятельности находилось именно в Алжире. Каждую неделю в Испанию отплывал корабль с командой монахов, везущих списки пленных христиан и сумм, которых требуют похитители. Часть денег поступала от семей пленных, которые готовы были по уши залезть в долги, лишь бы спасти своих близких. Другую часть составляли пожертвования со стороны сильных мира сего, которые давали ордену немалые суммы в обмен на то, чтобы монахи неустанно молились о спасении их душ. Монахи с большой охотой принимали эти дары: учитывая неуклонно растущие аппетиты турок, каждый эскудо был на счету.

Но, конечно, денег не хватит, чтобы выкупить всех. Поэтому брат Хуан Хиль лишь виновато отвернулся, когда раб преградил ему путь.

- Падре... Ради всего святого... у меня в Толедо жена и дети... - произнес человек безнадежным тоном.

Брат Хуан ускорил шаг. Ему не хотелось, чтобы этот бедняга тешил себя напрасными надеждами. На своем веку ему довелось выкупить достаточно пленных, чтобы понять: самое страшное - даже не смерть в неволе, как многие по незнанию думают, а именно разбитые надежды. Туркам это было хорошо известно, и они порой даже затевали своего рода жестокую игру: выбрав кого-нибудь из пленников, вели его в баню, а затем одевали в хорошее платье, сообщая, что он освобожден. Потом вели в порт, откуда он якобы должен был отплыть на родину и, когда он уже готовился сесть на корабль, вновь заковывали в цепи, заявляя, что всё это было лишь шуткой. Разбитые надежды несчастного пленника и выражение отчаяния на его лице вызывали приступ дружного веселого смеха у его мучителей, с нетерпением ожидающих этой минуты. Немногим пленным оказывалось по силам пережить подобную жестокость. Потом их оставляли умирать или бросали в море со скал, окружающих город-крепость.

Но вот раб остался далеко позади, и брат Хуан торопливо произнес слова молитвы о спасении его души. Он уже почти добрался до порта, но времени оставалось совсем немного. Корабль Хасана-паши мог отчалить в любую минуту.

Ему не составило труда найти огромную галеру с красными огнями, пришвартованную у самого края пирса, где глубина была больше. Толпа носильщиков, гадалок и проституток, слонявшихся по всему порту, не смела даже близко подойти к этой галере, вдоль которой стояла цепочка вооруженных янычар. Двое из них, скрестив огромные копья, преградили монаху дорогу. Он наклоном головы поприветствовал турка в белой чалме, по которой в нем можно было узнать капитана. Тот подал своим подчиненным знак, и они мгновенно отступили в сторону, освобождая дорогу брату Хуану, который тут же поднялся на борт корабля.

Надо сказать, что ему весьма непросто было решиться ступить на этот корабль, где было пролито столько христианской крови. Монаху было сорок пять лет; двадцать из них он провел в служении Богу, а последние десять лет - в плаваниях между Испанией и землями неверных. Он был храбрым человеком, но всякий раз, когда он сталкивался с человеческой подлостью, его охватывала дрожь. Сегодня ему уже в шестнадцатый раз предстояло вести переговоры с Хасаном-пашой, а он все никак не мог решить, человек перед ним или дьявол в человеческом обличье.

Каюта Хасана-паши скорее напоминала небольшую, но при этом неприступную крепость. Находясь на борту, Хасан требовал от своих капитанов ничто не оставлять без присмотра. Роскошная каюта внутри сияла полированным деревом, свечи горели, не давая даже тени чада, а дорога к роскошному ложу под балдахином, на котором возлежал правитель Алжира, была застелена ковровой дорожкой. Брат Хуан остановился в нерешительности, не смея ступить на нее пыльными сандалиями. Он поклонился Хасану, стараясь держаться как можно почтительнее, не теряя при этом собственного достоинства. Добиться того и другого одновременно было весьма непросто, и результат получился довольно причудливым.