Легенда о воре (ЛП)

Хасан как будто даже его не заметил. Он был занят гораздо более важным делом: сортировкой гранатов, корзину с которыми держал перед ним раб. Вынув из корзины очередной плод, Хасан вскрывал его тонким золотым ножиком, пробовал несколько зернышек, а затем клал на блюдо, если гранат был сладким, и выбрасывал за борт те, что ему не нравились. Хасан-паша возлежал посреди шелковых подушек; лицо его как всегда лоснилось, а веки были накрашены киноварью, оттеняющей серые глаза - довольно странное явление для обычного турка, зато вполне типичное для обращенного в ислам христианина, коим и являлся Хасан-паша. Он родился в Генуе тридцать лет назад, а девять лет назад попал в турецкий плен. Согласно традиции, турки предлагали христианам свободу - при условии, что они примут веру Пророка. Среди пленников оказался лишь один человек, который согласился на такое предательство. Это был молодой артиллерист, и другие христиане посмотрели на него с презрением.

- Не соглашайся, парень, - шепнул ему сосед. - Они сделают тебе обрезание, и даже если ты выживешь, то попадешь прямиком в ад.

Фабрицио не стал его слушать. Он и прежде всегда держался особняком, не сближался с другими моряками, не пил с ними вина и не горланил хмельных песен, предпочитая читать книги, которые держал в своем заплечном мешке. И теперь многие плевали ему вслед, когда Фабрицио поднялся навстречу турку, снявшему с него цепи.

Очень скоро отступник проявил себя жестоким, честолюбивым и беспощадным человеком. Пользуясь особыми привилегиями, которые турки предоставляли обращенным, он сумел подняться на самую вершину власти, оставив за собой длинную вереницу трупов. И вот прошло девять лет, с тех пор как прежние товарищи плевали ему вслед. Хасан стал кади [14] Алжира, в то время как все те, кого он оставил в том душном застенке, так и умерли в заточении. Причем большинство из них не без помощи самого Хасана, не желавшего, чтобы что-либо связывало его с прошлым. Что поделаешь, членам той команды отчего-то не подвернулся сердобольный монах-тринитарий, вроде того, что теперь почтительно склонялся перед Хасаном-пашой.

- О, мой добрый брат Хуан Хиль, - сказал кади, обратив наконец внимание на посетителя. - Вы пришли, чтобы попрощаться?

- Именно так, ваша милость, - откровенно соврал монах. - Я пришел засвидетельствовать вам свое почтение, прежде чем вы отправитесь в Константинополь. Мне будет вас так не хватать!

Брат Хуан научился у пророка Магомеда одному принципу - что врать врагу не грешно. Хасан-паша был самым презираемым правителем Алжира в истории. Он приказал казнить сотни человек, выжимал из народа все соки и пользовался властью с единственной целью - набить свои сундуки и поднять якорь, чтобы направиться в Константинополь, где на его распущенность и прошлое смотрели сквозь пальцы.

"Как бы далеко ты ни бежал, ад последует за тобой. И рано или поздно тебя настигнет", - подумал брат Хуан.

Хасан,казалось, прочитал его мысли, поскольку окинул его пронизывающим взглядом накрашенных глаз, а потом вновь вернулся к гранатам. Сок стекал по его подбородку и руке. Время от времени он опускал руку, а рядом стоял на коленях чернокожий раб и обсасывал пальцы, пока они не становились чистыми. Мавру было, должно быть, не больше восьми или девяти лет, и брат Хуан ощутил жалость к нему, поскольку знал, какая судьба ждет его каждую ночь в личных покоях кади. Но какой бы ненавистной ни была эта сцена, он не мог ничего сделать для ребенка. Если он и мог кому помочь, так это человеку, которого пришел спасти.

- Ваша милость...

- Вы все еще здесь?

- Только один, последний вопрос, который я хотел бы с вами обсудить. Я слышал, вы собираетесь взять с собой нескольких ваших рабов. Мне хотелось бы выкупить одного из них, прежде чем вы уедете.

- О каком из них вы говорите, брат?

- О доне Иеронимо Палафоксе.

Кади натужно улыбнулся.

- Он уже в трюме. Я собираюсь преподнести его моему султану, это будет чудесный подарок. И чем они больше сопротивляются, тем лучше.

Брату Хуану было хорошо известно, как ненавидит испанцев султан Мурад, внук Сулеймана Великолепного. Он поклялся стереть Испанию с лица земли; ради этого он даже готов был заключить противоестественный брак с английской королевой Елизаветой, вызвав скандал на всю Европу. Так что можно было не сомневаться, что, если турецкий корабль увезет Палафокса в Константинополь, его уже ничто не спасет.

- Назовите вашу цену, ваша милость, - сказал он с тяжелым сердцем.

- Тысяча дукатов.

Монах нахмурился, поскольку запрошенная сумма вдвое превышала ту, которой он располагал. Семья Палафокс была совсем небогата и едва смогла наскрести двести дукатов. Какое-то время он пытался торговаться с Хасаном-пашой, но тот упрямо стоял на своем, не желая уступить ни единого мараведи. Брату Хуану и прежде доводилось вести с ним переговоры, и он хорошо знал, как ведет себя кади, если не хочет расставаться с тем или иным своим рабом. К сожалению, судьба молодого аристократа была уже решена, и монаху пришлось с этим смириться.