Легенда о Живых и Мёртвых

Девушка закончила мыть посуду, разложив ее на полках, что висели на стене возле умывальника.

— Отец… — произнесла она чуть слышно. Темноволосая красавица повесила на гвоздь фартук и повторила. — Отец.

Мужчина закрыл глаза и сжал кулаки. Он ненавидел, когда его отвлекали от дел, начинал злиться, становился грубым.

— Я сколько раз говорил, чтобы ты не отвлекала меня? Иди брата займи, а то сидит на сундуке, как истукан. Сверлит спину взглядом… — Он посмотрел на мальчишку лет шести, что молча болтал ногами, сидя на огромном сундуке, стоявшем в углу комнаты, который являлся и кроватью для мальчонки.

Девушка вытерла руки о холщовое платье.

— Отец, позволь мне погулять. Я хочу воздухом подышать.

Здоровяк зло захлопнул книгу и посмотрел на дочь волчьим взглядом.

— Это еще зачем? Тебе что дома не сидится?

Та вздохнула.

— Не сидится? Да я из дома выхожу только чтобы скотину покормить, да в хлеву убраться. Городские целыми вечерами на озере веселятся, а мы в этом лесу засели. Никакой жизни нет.

Бородач прищурился.

— Тебе что-то не нравится? На тебе все хозяйство в доме, а эти городские что могут? Только песни горланить? И прекращай с ними якшаться, а то и на базар не будешь ходить. Все ясно?

Губы девушки задрожали, а в уголках глаз появились слезинки.

— Я так замуж никогда не выйду…

— Так вот откуда ноги растут! — мужчина ударил ладонями по столу с такой силой, что книга подпрыгнула едва не до потолка. Мальчонка, сидевший на сундуке, вздрогнул, и, поджав к груди колени, обнял их руками. — Я-то думаю, что ее так гулять тянет? А у нее женихи одни на уме! За что мне такое наказание? Зачем эта женщина, что была твоей матерью, родила дочь, а не сына? Этот сопляк еще не вырос, а от тебя толку, как с козла молока. Хозяйством заниматься надо, а не про женихов думать. Но раз ты не особо сильно устаешь, то я тебе работу найду: будешь за хворостом ходить, там и погуляешь. Вот я — моя задача деньгу в дом нести, твоя — хозяйство вести, следить, чтобы я и твой брат всегда были сыты, а дом блестел чистотой. А женихи… Я вон после смерти твоей матери один и ничего, — и он злобно посмотрел на сына.

— А я не хочу одна! Ты старый уже, а я еще нет. Мне любви хочется! Ты всех женихов отпугиваешь, со мной даже здороваться бояться. Кто сыну мельника грозился ноги оторвать, если он ко мне приблизится? Кто обещал сыну мясника глаза выколоть, если он будет пялиться на меня. Я так тебе внука никогда не рожу.

— Эвон куда тебя занесло! — воскликнул бородач и поднялся из-за стола, нависнув над дочерью как скала. — Тебя обрюхатят, а хозяйство я тащи? А брата твоего кто растить будет, чтоб его? — и он указал на мальчика, что слушал перебранку, хлопая ресницами. — Я? Ты думаешь легко мне деньгу зарабатывать? У меня меха уже худые, наковальня кривая. В городе кузнецы знаешь какие? То-то! Куда мне против них… А еще налог платить. Кормов скотине наготовить на зиму надо? На все деньги нужны, а где их взять? С голодухи бы не подохнуть, а у нее на уме женихи. Увижу кого подле тебя — обоим достанется. Ясно? Вот сдохну — делай, что хочешь, а пока я в семье хозяин, и вы будете делать то, что я велю. Собирайся за хворостом и этого сопляка прихвати, нечего портки протирать.

Разозленный здоровяк ударил кулаком по стене с такой силой, что весь дом задрожал. Мальчонка зажмурился и еще сильнее обнял колени. Его сестрица тяжело вздохнула и бросила на стол полотенце, что мяла в руках.

Девушка брела по лесу, кутаясь в вязаную кофту, что досталась ей от матери. Та умерла во время родов сынишки, и теперь отец винил его в этом и не упускал возможности сорвать на нем свою злость: то накричит, то подзатыльник отвесит. И не всегда за дело. Мальчик заливался слезами, забивался в угол и плакал. Он никогда не жаловался. А кому? Сестре? Так у той самой глаза на мокром месте. Правда, она всегда жалела брата, успокаивала, как могла, но слова против отцу не говорила. Что на нее нашло сегодня вечером, и сама не могла взять в толк. Сходить за хворостом — пустяковое дело, еще легко отделалась. Будучи еще маленькой девочкой, получала хворостиной, да так, что все тело было покрыто кровавыми подтеками, которые месяцами не сходили.

Девица вздохнула и поторопила братца, на котором мешком висела старая залатанная отцовская безрукавка, подпоясанная пеньковой веревкой.

— Рон, шевели ногами. Чуть-чуть осталось идти. На той неделе сухая сосна неподалеку завалилась, там, на старой дороге, так ее лесорубы раскряжевали и все чурбаны увезли в город, а вот веток много с нее осталось. Наберем побольше, чтобы не ходить два раза. Ты же мне поможешь? — Она потрепала темные вихры юнца, а тот вместо ответа только кивнул.