Легенда об Уленшпигеле

— Смотрите, он и сейчас ещё кощунствует и богохульствует. Издыхает, как собака.

На следующий день судьи вынесли приговор относительно Катлины. Её решили подвергнуть испытанию водой в брюггском канале. Если она не будет тонуть, она будет сожжена как ведьма; если пойдёт ко дну и утонет, то кончина её будет признана христианской, и посему тело её будет погребено в пределах церковной ограды, то есть на кладбище.

На следующий день Катлина с восковой свечой в руках, босая, в чёрной рубахе, была с торжественным крестным ходом проведена вдоль деревьев к берегу канала. Впереди же с пением заупокойных молитв шествовал каноник собора Богоматери, его викарий, причетник, несший крест, а позади — комендант города Дамме, старшины, писцы, городская стража, профос, палач с двумя своими помощниками. На берегах канала уже собралась громадная толпа. Женщины плакали, мужчины роптали, и все были переполнены глубокой жалостью к Катлине, а она шла, как ягнёнок, покорно и не понимая, куда идёт, и всё время твердила:

— Уберите огонь, голова горит! Ганс, где ты?

Неле, стоя в толпе женщин, кричала:

— Пусть меня бросят вместе с нею!

И женщины не пускали её к Катлине.

Резкий ветер дул с моря; с серого неба падал в воду канала мелкий град: у берега стояла барка, которую палач и его помощники заняли от имени его королевского величества. По их приказанию Катлина спустилась туда. И все видели, как палач, стоявший на барке, по знаку «жезла правосудия», данному профосом, поднял Катлину и бросил её в воду. Она барахталась, но недолго, и пошла ко дну с криком:

— Ганс, Ганс! Спаси!

И народ говорил:

— Эта женщина не ведьма.

Несколько человек бросились в канал и вытащили Катлину, лишившуюся чувств и окоченевшую, как мертвец. Её отнесли в корчму и положили у большого огня. Неле сняла с неё платье и мокрое бельё, чтобы переодеть её. Придя в себя, она, содрогаясь и стуча зубами, проговорила:

— Ганс, дай мне шерстяную накидку.

Но Катлина уже не могла согреться и умерла на третий день и была погребена в церковной ограде.

И Неле, осиротев, перебралась в Голландию к Розе ван Аувегем.

VII

На зеландских шкунах, на бригах и корветах носится Тиль Клаас Уленшпигель.

По свободному морю летят доблестные суда: на них по восьми, десяти, двадцати чугунных пушек, извергающих смерть и гибель на испанских палачей.

Стал умелым пушкарём Тиль Уленшпигель, сын Клааса. Надо видеть, как он наводит, как целится, как пронизывает борты злодейских кораблей, точно они из коровьего масла.

На шляпе у него серебряный полумесяц с надписью: «Liever den Turc als den Paps» — «Лучше служить султану, чем папе».

Моряки, видя, как он взбегает на их корабль, лёгкий, как кошка, стройный, как белка, всегда с песенкой или с шуточками, спрашивают его:

— Почему это, молодец, у тебя такой юный вид — ведь говорят, много времени прошло с тех пор, как ты родился в Дамме.

— Я не тело, я дух, — отвечает он, — а Неле — моя возлюбленная. Дух Фландрии, Любовь Фландрии, — мы не умрём никогда.

— Однако кровь льётся из тебя, когда тебя ранят.

— Это одна видимость, — отвечает Уленшпигель, — это вино, а не кровь.

— Ну, проткнём тебе живот вертелом.

— Я из себя вылью, что надо.

— Ты смеешься над нами.

— Тот слышит бой барабана, кто бьёт в барабан.

И вышитые хоругви католических церквей развеваются на мачтах кораблей. И одетые в бархат, парчу, шёлк, золотые и серебряные материи, в какие облачаются аббаты при торжественных богослужениях, в митре и с посохом, распивая вино из монастырских погребов, — вот в каком виде стоят на часах гёзы на кораблях.

И странно было видеть, как из этих богатых одеяний вдруг высунется грубая рука, привыкшая носить аркебуз или самострел, алебарду или пику; странны эти люди с суровыми лицами, с сверкающими на солнце пистолетами и ножами за поясом, распивающие из золотых чаш аббатское вино, ставшее вином свободы.

С пением и возгласами: «Да здравствуют гёзы!» носились они по океану и Шельде.

VIII

Гёзы — среди которых был Ламме и Уленшпигель — взяли в эти дни Хоркум[172]. Начальником отряда был капитан Марин; в свое время этот Марин был мостовщиком на плотине; теперь же, высокомерный и самодовольный, он подписал с Гаспаром Тюрком, защитником Хоркума, капитуляцию, по которой Тюрк, монахи, горожане и солдаты, которые заперлись в крепости, получили право свободного выхода, с мушкетом на плече и с пулей в стволе, со всем, что они могут нести на себе; только церковное имущество переходит к победителям.

Но капитан Марин, по приказу господина де Люмэ, выпустив солдат и горожан, задержал в плену тринадцать монахов.

И Уленшпигель сказал:

— Слово солдата должно быть золотым словом. Почему же он не держит своего слова?

Старый гёз ответил Уленшпигелю: