Легенда об Уленшпигеле

Лейден свободен[232]

, кровавый герцог из Нидерландов бежит:Громче звоните, колокола,
Пусть песней своею звон ваш наполнит воздух;
Звените, бутылки, звените, стаканы!
От побоев очухавшись, пес
Хвост поднимает
И глазом, залитым кровью,
Оглядывается на палки.
Его разбитая челюсть
Дрожит, отвалилась.
Убрался кровавый герцог.
Звените, бутылки, звените, стаканы.
Да здравствует Гез!

Себя укусил бы от злости пес,

Да выбила зубы дубинка.
Уныло башку он повесил,
Скулит о поре обжорства и смерти.
Убрался кровавый герцог,
Так бей в барабан славы,
Так бей в барабан войны!
Да здравствует Гез!

Он кричит сатане: «Душу песью продам я —

Дай силы мне только на час!»
«Что селедки душа, что твоя —
Все едино», — в ответ сатана.
Обломаны зубы собачьи —
Не хватал бы жестких кусков!
Убрался кровавый герцог,
Да здравствует Гез!

Дворняжки хромые, кривые, паршивые,

Что живут и дохнут на мусорных кучах,
Одна за другой задирают лапы
На того, кто губил из любви к убийству.
Да здравствует Гез!

Он не любил ни друзей, ни женщин,

Ни веселья, ни солнца, ни хозяина,
Никого, кроме Смерти, своей невесты,
Которая лапы его перебила, —
Добрый подарок перед помолвкой, —
Потому что здоровые Смерти не любы;
Бей в барабан отрады,
Да здравствует Гез!

И снова дворняжки, паршивые,

Кривые, хромые, косые,
Одна за другой задирают лапы,
Его обдавая горячим и смрадным.
С ними псы и гончие и цепные,
Собаки из Венгрии, из Брабанта,
Из Намюра и Люксембурга.
Да здравствует Гез!

Он тащится, морда в пене,

Чтобы сдохнуть у ног хозяина,
Который его пинает
За то, что он мало кусался.
В аду он со Смертью играет свадьбу.
«Мой герцог» — она его величает.
«Моя инквизиция» — он ее кличет.
Да здравствует Гез!

Громче звоните, колокола,

Воздух наполните песней своей;
Звените, бутылки, звените, стаканы:
Да здравствует Гез!

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Как скоро монах, которого привел на корабль Ламме, удостоверился, что Гезы не собираются убивать его, а только хотят взять выкуп, то стал задирать нос.

— Ай, ай, ай! — говорил он, расхаживая и яростно мотая головой. — Ай, ай, ай! В какую бездну мерзостей, гадостей, пакостей и гнусностей я попал, ступив ногой в деревянное это корыто! Если бы господь не помазал меня…

— Собачьим салом? — спрашивали Гезы.

— Сами вы собаки! — огрызался монах и продолжал разглагольствовать: — Да, да, паршивые, грязные, худые бродячие собаки, сбежавшие с тучного пути святой нашей матери — римско-католической церкви и устремившиеся по бесплодной тропе презренной голодранки — церкви реформатской. Да, да, если б меня сейчас не было на деревянной этой посудине, в этом вашем корыте, господь давно бы уже низринул его в пучину морскую вместе со всеми вами, вместе с окаянным вашим оружием, с бесовскими вашими пушками, с вашим певуном-капитаном, с богомерзкими вашими полумесяцами. Да, да, господь низринул бы вас в неисследимую глубину царства сатаны, и там бы вы не горели, нет! Вы бы там коченели, дрожали, замерзали до скончания века. Да, да, так царь небесный угасил бы в ваших сердцах огнь злочестивой ненависти к нашей доброй матери — святой римско-католической церкви, к святым угодникам, к архиереям и к благодетельным, мягким и мудрым королевским указам. Да, да! А я с заоблачных райских высот глядел бы на вас, а вы были бы белые-белые, синие-синие от холода. 'Т sy! 'Т sy! 'Т sy! (И да будет так, да будет так, да будет так!)