Легенда об Уленшпигеле

– Кто вы, разбойнички или же Лесные братья[205] ? Сдается мне, что вы тут целым станом спасаетесь от преследований.

– Мы – Лесные братья, – отвечал сидевший у огня и жаривший на сковороде птицу старик. – А ты кто таков?

– Я родом из прекрасной Фландрии, – отвечал Уленшпигель, – я и живописец, я и крестьянин, я и дворянин, я и ваятель. И странствую я по белу свету, славя все доброе и прекрасное, а над глупостью хохоча до упаду.

– Коли ты видел много стран, – снова заговорил старик, – стало быть, сумеешь выговорить Schild ende Vriendt (щит и друг) так, как выговаривают гентцы. А не сумеешь – значит, ты не настоящий фламандец и будешь казнен.

– Schild ende Vriendt, – произнес Уленшпигель.

– А ты, толстопузый, чем занимаешься? – обратившись к Ламме, спросил старик.

– Я проедаю и пропиваю мои имения, поместья, фермы, хутора, разыскиваю мою жену и всюду следую за другом моим Уленшпигелем.

– Коли ты много странствуешь, стало быть, знаешь, как зовут в Лимбурге уроженцев Веерта, – сказал старик.

– Нет, не знаю, – отвечал Ламме. – А вот не знаете ли вы, как зовут того мерзавца и негодяя, который похитил мою жену? Назовите мне его имя, и я уложу его на месте.

Старик же ему сказал:

– На этом свете не возвращаются, во-первых, истраченные монеты, а во-вторых, жены, сбежавшие от опостылевших им мужей. – Затем старик обратился к Уленшпигелю: – А ты знаешь, как зовут в Лимбурге уроженцев Веерта? – спросил он.

– Raeksteker’ами (заклинателями скатов), и вот почему, – отвечал Уленшпигель. – Однажды с повозки рыбника упал живой скат, а старухи, глядя, как он трепыхается, решили, что в него вселился бес, и говорят: «Пойдем за священником – пусть он из него изгонит беса». Священник беса изгнал, а ската унес с собой и отлично поджарил его во славу жителей Веерта. Такую же участь да пошлет Господь Бог и кровавому королю!

В лесу между тем заливались собаки. По лесу бежали вооруженные люди и пугали зверя криками.

– Это они за теми двумя, которых я ранил, – заметил Уленшпигель.

– Они пойдут нам на обед, – сказал старик. – А как называют в Лимбурге уроженцев Эндховена?

– Pinnemaker’ами (засовщиками), – отвечал Уленшпигель. – Когда неприятель подошел к их городу, они вместо засова задвинули городские ворота морковью. Откуда ни возьмись набежали гуси, жадные их клювы мигом расклевали морковь, и в Эндховен ворвался враг. А чтобы расклевать тюремные засовы, за которыми томится свобода совести, нужны клювы железные.

– Коли с нами Бог, то кто же нам тогда страшен? – заметил старик.

– Собаки лают, люди воют, ветки хрустят – точно буря мчится по лесу, – сказал Уленшпигель.

– А что, оленье мясо вкусно? – поглядывая на сковороду, спросил Ламме.

– Крики загонщиков не умолкают, – обратившись к Ламме, сказал Уленшпигель. – Собаки совсем близко. Экий содом! Олень! Олень! Берегись, мой сын! Ах, проклятый зверь! Свалил моего толстого друга вместе со всеми сковородками, горшками, котлами и кусками мяса. А женщины и девушки в ужасе разбегаются. Никак у тебя кровь течет, сын мой?

– Ты еще смеешься, негодник! – вскричал Ламме. – Да, у меня течет кровь, он наподдал мне рогами в зад. Вот гляди: и штаны разорваны, и мякоть, да еще и превосходное жаркое валяется на земле. Ой! Так у меня через седалище вся кровь утечет.

– Этот олень оказался предусмотрительным хирургом: он спас тебя от апоплексии, – заметил Уленшпигель.

– Скотина ты бесчувственная! – вознегодовал Ламме. – Не буду я больше с тобой странствовать. Я останусь с этими добрыми людьми. Как тебе не совестно? Ты меня совсем не жалеешь, а я за тобой, как собачонка, невзирая ни на метель, ни на стужу, ни на дождь, ни на град, ни на ветер, и в такую жару, когда у меня душа вместе с потом выходит!