Легенда об Уленшпигеле

– Беда мне с вами! – продолжала она. – Ну почему вы не веруете в таинство причащения? Тогда вы бы уж наверно попали в рай, да и в этой жизни я могла бы содействовать вашему спасению.

Видя, что она отошла к двери и насторожилась, Уленшпигель спросил:

– Ты хочешь услышать, как падает снег?

– Нет, – отвечала она.

– Ты прислушиваешься к вою ветра?

– Нет, – отвечала она.

– Слушаешь, как гуляют в соседней таверне отважные наши моряки?

– Смерть подкрадывается неслышно, как вор, – сказала она.

– Смерть? – переспросил Уленшпигель. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Подойди ко мне и скажи толком.

– Они там! – сказала она.

– Кто они?

– Кто они? – повторила она. – Солдаты Симонсена Роля – они кинутся на вас с именем герцога на устах. Вас кормят здесь на убой, как быков. Ах, зачем я так поздно об этом узнала! – воскликнула она и залилась слезами.

– Не плачь и не кричи, – сказал Уленшпигель. – Побудь здесь.

– Не выдай меня! – сказала она.

Уленшпигель обегал все лавочки и таверны.

– Испанцы подходят! – шептал он на ухо морякам и солдатам.

Все бросились на корабль и, в мгновенье ока изготовившись к бою, стали ждать неприятеля.

– Погляди на набережную, – обратился к Ламме Уленшпигель. – Видишь, там стоит смазливая бабенка в черном платье с красной оборкой и надвигает на лоб белый капор?

– Мне не до нее, – сказал Ламме. – Я озяб и хочу спать.

С этими словами он закутался в opperstkleed и сделался глух как стена.

Уленшпигель узнал женщину и крикнул ей с корабля:

– Поедем с нами?

– С вами я рада бы и в могилу, да нельзя... – отвечала она.

– Право, поедем! – крикнул Уленшпигель. – Впрочем, подумай хорошенько! В лесу соловей счастлив, в лесу он поет. А вылетит из лесу – морской ветер переломает ему крылышки, и он погиб.

– Я пела дома, пела бы и на воздухе, если б могла, – отвечала она и подошла поближе к кораблю. – На, возьми – это снадобье для тебя и для твоего друга, хотя он и спит, когда нужно бодрствовать. Ламме! Ламме! Да хранит тебя Господь! Возвращайся цел и невредим!

И тут она открыла лицо.

– Моя жена, моя жена! – вскричал Ламме и хотел было спрыгнуть на лед.

– Твоя верная жена! – крикнула та и бросилась бежать без оглядки.

Ламме приблизился к борту, но один из солдат схватил его за opperstkleed и удержал. Ламме кричал, плакал, умолял отпустить его, но профос ему сказал:

– Если ты уйдешь с корабля, тебя повесят.

Ламме предпринял еще одну попытку спрыгнуть на лед, но один из старых гёзов предотвратил прыжок.

– На сходнях мокро – ноги промочишь, – сказал он.

Тогда Ламме сел на пол и заревел.

– Моя жена! Моя жена! Пустите меня к моей жене! – без конца повторял он.

– Ты еще увидишься с ней, – сказал Уленшпигель. – Она тебя любит, но еще больше любит Бога.

– Чертова сумасбродка! – вскричал Ламме. – Если она любит Бога больше, чем мужа, так зачем же она предстает предо мной столь прелестной и соблазнительной? А если она меня все-таки любит, то зачем уходит?

– Ты в глубоком колодце дно видишь? – спросил Уленшпигель.

– Я умру от горя! – по-прежнему сидя на палубе, в полном отчаянии твердил мертвенно-бледный Ламме.

Между тем приблизились солдаты Симонсена Роля с изрядным количеством артиллерийских орудий.

Они стреляли по кораблю – с корабля им отвечали. И неприятельские ядра пробили весь лед кругом. А вечером пошел теплый дождь.

Ветер дул с запада, бурлившее море приподнимало огромные льдины, и льдины становились стоймя, опускались, сталкивались, громоздились одна на другую, грозя раздавить корабль, а корабль, едва лишь утренняя заря прорезала черные тучи, развернул полотняные свои крылья и вольной птицей полетел к открытому морю.

Здесь корабль присоединился к флотилии генерал-адмирала голландского и зеландского, мессира де Люме де ла Марка[216] ; на мачте его судна, как на мачте судна флагманского, виднелся фонарь.

– Посмотри на адмирала, сын мой, – обратился к Ламме Уленшпигель. – Если ты задумаешь самовольно уйти с корабля, он тебя не помилует. Слышишь, какой у него громоподобный голос? Какой он плечистый, крепкий и какого же он высокого роста! Посмотри на его длинные руки с ногтями, как когти. Обрати внимание на его холодные круглые орлиные глаза, на его длинную, клинышком, бороду, – он не будет ее подстригать до тех пор, пока не перевешает всех попов и монахов, чтобы отомстить за смерть обоих графов. Обрати внимание, какой у него свирепый и грозный вид. Если ты будешь не переставая ныть и скулить: «Жена моя! Жена моя!» – он, даром времени не теряя, тебя вздернет.

– Сын мой, – заметил Ламме, – кто грозит веревкой ближнему своему, у того уже красуется на шее пеньковый воротничок.

– Ты наденешь его первый, чего я тебе от души желаю, – сказал Уленшпигель.

– Я вижу ясно, как ты болтаешься на веревке, высунув на целую туазу свой злой язык, – отрезал Ламме.

Обоим казалось, что это милые шутки.

В тот день корабль Долговязого захватил бискайское судно, груженное ртутью, золотым песком, винами и пряностями. И из судна был извлечен экипаж и груз, подобно тому как из бычьей кости под давлением львиных зубов извлекается мозг.