Легенда Татр

Войтусь поднял глаза на Яносика. Он слышал не раз (об этом говорили все), что когда его двоюродный брат Яносик, разбойничий гетман, обдумывает что-нибудь, он просит петь ему песню о каком-то разбойнике Яносике, который жил в горах много лет назад. И под эту песню всегда надумает такое, что «Земля дрожит».

Девушки тоже знали это и тихо начали одна за другой:

На черных волах пашет Ганка,

И полполя вспахать не успела,

А уж мать зовет: «Возвращайся!

Я хочу тебя выдать замуж,

Хочу тебя выдать за Яна,

За грозного разбойника Яна!..»

Тихо звучала песня, а Яносик уставился в потолок и слушал… Когда же запели о виселице, о которой говорит в песне разбойник:

Кабы знал я об этом прежде,

Что на ней я буду болтаться,

Велел бы ее покрасить,

Серебром и золотом разукрасить:

Снизу бы талеры вдевал,

А вверху золотые дукаты,

Да еще петлю золотую

Для моей головушки буйной!..–

Яносик встал, отодвинул ногой кота и сказал:

– Ну, будьте здоровы! Покойной ночи.

– Покойной ночи, брат!

Яносик пошел к своей избе, а когда очутился около нее, сунул два пальца в рот и свистнул.

Свист разорвал воздух, кое-где залаяли встревоженные собаки.

Вскоре из ближнего леса, где вился в воздухе дымок – должно быть, над чьей-то избенкой, вышел высокий мужик и направился к дому Яносика.

Потом пришли еще двое. Были это Гадея, Матея и Моцарный, неразлучные товарищи Яносика.

Они стояли молча, ожидая, что он скажет.

– Ребята, – сказал Яносик, – когда-то я уж вам говорил, что мы на войну пойдем.

– Ну, говорил, – отозвался Гадея.

– Помним! – подтвердили другие.

– Так вот… Страшные беды свалились на гуралей. Люди мерли с голоду зимой, гибли от наводнения весной, мрут и теперь, осенью, и так, видно, будет и дальше. Обойдите, ребята, всех, кто хочет со мной идти на войну, за хлебом, мясом, вином и золотом, – пусть соберутся сюда! За три дня все должны прийти сюда, в Нендзов Гроник.

– И куда пойдем? – спросил Моцарный.

– За хлебом, мясом, вином и золотом.

– В Польшу?

– За хлебом, мясом, вином и золотом, – повторил Яносик.

Гадея и Матея мигнули Моцарному: значит, гетман не хочет больше ничего говорить. И ушли.

Яносик же подозвал своего работника, Мацюся, и сказал ему:

– Играй!

А сам сел перед избой на скамью, вытянув вперед ноги, засунув руки в карманы.

Мацек вернулся из избы со скрипкой и заиграл. Иногда Яносик тихонько насвистывал или запевал:

Эх, Яносик польский, ничего не бойся:

Ни тюрьмы оравской, ни петли тугой,

Ни мадьярских ружей, ни панов богатых,

Эх, Яносик польский, ветер удалой!

Наступала ночь, и заблестели звезды на темном небе. Легкий ночной ветерок веял от Красных вершин.

– Знаешь, старая, – сказал Кшись, поймав на шее блоху, своей жене Бырке, которая хлопотала по хозяйству, – был Войтек Матея у Галайды, звал его к Яносику – на войну идти, за хлебом, мясом, вином и золотом.

– Эх, – вздохнула тяжело Бырка, – оно бы не худо, не худо! Голод…

– Что и говорить! – согласился Кшись.

– Петриков Франек одурел от голоду: по лесу бегает голый и кричит. И Агнешка Капустяжева тоже.

– И еще больше таких будет, – сказал Кшись, катая блоху между пальцами.

Вдруг шумно вбежала ближайшая их соседка, Когутова, и закричала:

– Господи Иисусе! Знаете, что случилось? Железного Топора сын детей своих зарубил! Идите, говорит, землю божию грызть, коли бог хлеба не дал!

Бырка была ошеломлена этим известием, а Кшись бросил раздавленную блоху на пол и пробормотал:

– Пошла ты, проклятая! – Потом громко и взволнованно спросил: – Топора Железного сын? Ясек?

– Ну да, Ясек, – ответила Когутова. – А слышали, Яносик Нендза на какую-то войну зовет: за хлебом, за мясом, за вином, за золотом?

– Так и вы слышали? Мне только сейчас мой хозяин сказывал, – отвечала Бырка.

– Мой идет, – сказала Когутова.

– Идет?

– Пойду и я, – объявил Кшись. – Мне при Яносике, когда в Польше воевали, хорошо было. Дрался-то я мало, все только играл да пиво пил. Пойду.

– Шимек! Опомнись, ты старик! – воскликнула Бырка.

– А ты молодая? – насмешливо спросил Кшись. – Песню знаешь?

Не гляди, что голова седая,–

У старого бука корень тверд бывает.

– Он у меня такой, – печально сказала Бырка соседке. – Хоть сто бед свалится на людей, а он все смеяться будет!

– За то его люди и любят, – ответила Когутова, дружелюбно глядя на Кшися.

А Кшись, увидев в окно великана Галайду, крикнул:

– Галайда! Идешь на войну? С Яносиком?

– Иду! И Франек Мардула тоже!

– Погодите! И я с вами! Сейчас соберусь!

Мигом собрался Кшись. Хлебнул ложки две холодной похлебки, потому что больше ничего в доме не было, взял под мышку скрипку, в руки – чупагу, чмокнул в обе щеки Бырку, которая его обхватила за шею, и, простясь с Когутовой, вышел из хаты. Под оконцем остановился и, сунув в него голову, пропел:

Ты, старуха, не задумай помирать!

Кто же будет мне портки тогда стирать?..

– Баловник! – воскликнула Когутова и рассмеялась, а за ней и Бырка, утиравшая слезы.

Кшись весело пел уже другое:

Девушка, девушка, чего же ты хочешь?

Что посеяла, то и пожнешь,–