Легенда Татр

Они шли в горы без хлеба и воды, блуждая во мраке среди грозящих смертью отвесных каменных стен и обрывов, под которыми царила черная ночь, закрывая от их испуганных глаз мертвую пустыню бездонной глубины Татр.

Туман застилал окрестность. Осенний, непроницаемый, унылый туман, в котором нельзя было разглядеть ближайших деревьев, ближайших домов. Горы и долины потонули в сумраке; казалось, что солнце скрылось в нем навсегда.

Ворота скрипнули, собаки подняли лай, но сразу утихли.

— Какой-нибудь знакомый мужик идет, — сказал старик Нендза жене, которая тонкой иглой искусно вышивала мужскую рубаху.

Три товарища Яносика, Гадея, Матея и Моцарный, лица которых потемнели от тягостей пути, остановились на пороге сеней, в дверях, полуоткрытых, как водится у хозяев, у которых много работников и то один, то другой приходят по какому-нибудь делу.

— Иди вперед, — сказали Матея и Моцарный Гадее, которого Яносик любил и ценил больше всех и старики Нендзы тоже всех больше жаловали.

Гадея, пригнув голову, чтобы не задеть о притолоку, переступил высокий порог и, отворив дверь, вошел в комнату со словами:

— Слава Иисусу Христу.

— Аминь. Здравствуй! — отвечали старики Нендзы.

Три мужика вошли и стали рядом, закрыв за собою дверь.

Нендзы поглядели на них.

— Трое вас, — сказал старик Нендза.

— Трое.

У друзей Яносика слова застряли в горле. Наступило молчание.

Все четверо мужчин опустили головы, только старуха Нендзова не переставала тонкой иглой вышивать узор на рубахе.

— Где Яносик? — спросила она у Гадеи.

— Остался.

— Где?

— В Батыжовецкой долине.

— Когда придет?

— Не придет.

Замолчала старуха, а через минуту промолвила:

— Принесите его.

— Пепел.

Она вскочила со скамьи, бросила рубаху на стол и вскрикнула:

— Как?

А старик Нендза сказал глухим голосом:

— Я знал. Юро Смелый недаром приходил. Рассказывайте.

Но все три друга Яносика заплакали, заплакал и старик, хотя ничего еще не знал о несчастье. А старуха стояла, опираясь на стол, положив руку на рубаху. И сказала, как будто про себя:

— Я ее вышивала ему живому, я ее вышила мертвому… Пепел… пепел… пепел…

Тихонько, осторожно скользнули в комнату девушки, Кристка и Ядвига, а за ними Войтек. Они увидели из своей хаты, как шли три друга Яносика. Войдя, они тоже заплакали.

Плакали долго и молча. Наконец старик Нендза сказал:

— Говорите, как было.

Гадея ответил:

— Он погиб, как орел, когда в него ударяет молния. Высоко в Татрах.

— Стрелой убил его господь бог? — спросил Нендза.

— Нет.

И Гадея рассказал о смерти Яносика, о разгроме его отрядов, свидетели которого не возвратились еще, видно, по домам.

Слушали старики мрачную повесть геройских подвигов Яносика, — так, бывало, рассказывал он им все, вернувшись из разбойничьего похода. Золотилось тогда в кубках вино, сверкали на столе дукаты, уютно, тепло было беседующим в комнате за наглухо запертыми дверями. Гадея кончил и закрыл лицо рукой.

Старуха, у которой глаза были сухи, разорвала пополам вышитую рубаху, вышла из комнаты и села на скамью перед домом.

— Отсюда Яносик в путь отправлялся… Отсюда пошел он в последний раз… Пепел… пепел… пепел…

Старый Нендза долго рыдал, обхватив голову руками, но потом овладел собой и сказал:

— Много было настоящих людей на Подгалье, много было их и в нашем роду: Валигора был, Вырвидуб, Пентожек, Водопуст, Ломискала и Валилес — Топоры из Грубого… Были в нашем роду Ян из Гроня, который у ментусян семьсот коров угнал и до нищеты их довел, и Юро Смелый, мой прадед, и другие, и дед мой, и отец, и братья их, и мои братья, и сам я, — все мы были мужики что надо, не какие-нибудь, но такого, как мое дитя, еще не было.

— И не будет, — сказал Матея.

— Все лучшее забирают у нас боги — так когда-то в старину говорили люди… исчезает человек, как тьма, когда утром солнце всходит.

— Века пройдут, — сказал Гадея, — покуда найдется такой человек, который расскажет про него всему миру…

— Расскажет, каков был Яносик, — добавил Матея.

— И как он жизнь кончил, — сказал Моцарный.

— Эх-эх-эх! — вздохнул старик Нендза. — Бог дал, бог и взял. Что поделаешь? Один пепел остался… В Батыжовецкой долине… Далеко… Высоко в Татрах… Может, и ветер не принесет его через горы… Никогда… В пепел мой сын обратился, такой сын, такой береженый… Только и всего…

Когда девушки вышли из хаты к тетке, они застали ее неподвижно сидящей на скамье; прислонившись к стене головой и плечами, застывшим взглядом смотрела она в туман, за которым виднелись Красные вершины. На них любил в теплые дни смотреть Яносик, лежа на траве под лиственницами либо сидя на скамье с пальцами, засунутыми в карманы штанов, и с вытянутыми вперед ногами.

Не посмели они подойти к ней и ушли.

Встретился им Мацек, шедший из конюшни.

— Знаешь, брат Яносик велел себя сжечь в Батыжовецкой долине, — сказала ему Кристка.

Мацек побледнел.

— Господи Иисусе Христе! Правду ты говоришь?

— Правду. Товарищи пришли.

— Зачем же я не пошел с ними! Хоть один бы раз еще!

— Мацек, — сказала Кристка, — возьми скрипку, сыграй дяде с тетей песню Яносика.