Легенда Татр

— Еду готовит, а греха не плодит никакого. Один хотел было попытаться, Юро из Ляска. Он уж помер, убили его стрелки епископа краковского. Попытался — да чуть богу душу не отдал. Она не грабит, но, когда надо, дерется так, что ни я, ни брат ее, ни другой кто-нибудь лучше не сможет. Мстит она, потому что один шляхтич хотел украсть ее и в Чорштыне при пане Костке булавой так ударил, что она без чувств наземь свалилась.

А когда всех стало клонить ко сну и мужики разошлись спать, кто в сараях, кто в шалаше, ксендз-епископ, шепча молитвы, стал смотреть на мир божий в дыру, оставленную в стене, между балок, для выхода дыма. Видел он звезды, сверкавшие так, как никогда не сверкают они для тех, кто глядит из долины, на таком чистом небе, что казалось оно стеклянным. Не захотелось ему сидеть в шалаше; он надел шубу и присел на пороге. Кругом стоял лес, спокойный и невыразимо тихий. Бесконечное, светлое, зеленовато-голубое небо простиралось над ним, как огромное поле, покрытое звездами и родящее звезды. Белый снег на лежавшей перед епископом поляне был так же безмолвен, как лес и звезды. О такой тишине и глубоком покое ксендз Пстроконский до сих пор не имел представления. И еще приковывала его внимание мгла, похожая на столб дыма от костра, — это было облако над лесом, недвижное, словно одетое льдом. Торжественно и безмятежно было это затишье, грозное безмолвие пустыни.

«Воистину, — сказал самому себе епископ, — если бы я сейчас увидел летящего ангела, то не счел бы это за чудо: мне казалось бы это обычным явлением зимней ночи в горах».

Он вернулся в шалаш и лег на приготовленную ему постель возле очага, на котором то и дело поправлял огонь кто-нибудь из лежащих вокруг горцев.

Скрипнула дверь, и вошла Марина. Она ночевала в чулане при шалаше, куда ставят обычно молоко в ведрах и складывают разный инвентарь.

— Еще не спишь? — спросил ксендз.

— Да вот иду, — отвечала Марина.

— Прекрасная ночь, — сказал епископ.

— Послал господь!

— Ангелы души благочестивые охраняют.

— Так отчего же грехи на свете?

— Так господь бог устроил нарочно, чтобы человек заботился о спасении души.

— А не лучше ли было совсем не создавать человека?

— Если бы человека не было, он не мог бы спастись.

— А зачем бы это ему нужно было? Ребенок, который не родился, сосков не ищет. Он не голоден.

— О мысли и воле божьей человеку судить нельзя.

— А страдать ему можно? Да?

— Человек затем и живет, чтобы страдать и небесный венец себе выстрадать.

— А без него он не обошелся бы? Без ада и без рая?

— Какая-то мука в тебе говорит.

— Э, ваша милость, мука мукой, — душа человеческая говорит во мне; есть она у меня, как у всех.

— В костел ходишь?

— Раза два была. В Шафлярах.

— Что ты здесь делаешь?

— Ищу, чего не найти, теряю то, от чего не отделаться.

— Говори яснее.

— Э, ваша милость, чего уж девке ясней говорить, коли и господь бог ясно ничего не сказал!

— Кощунствуешь! Бог все сказал в Евангелии.

— Я его слышала в громах и молнии, да не понимала, что говорит.

— Хочешь идти со мной?

— Куда?

— Познать бога.

— Куда? В долины? Что ж, разве его там больше, чем здесь? Разве там больше звезд светит, гуще леса, больше речек? Разве там ярче молния сверкает, громче гром гремит? Разве сильнее там дуют вихри и лучше поют летом птицы в рощах? Разве там заря больше радует, а вечером больше покоя сходит в души человеческие?

— Кто научил тебя так думать?

— Кто? Да господь бог, о котором вы говорите. Коли он создал все — значит, и меня, а коли меня — значит, и то, что во мне.

Задумался епископ Пстроконский.

— Как тебя звать? — спросил он через некоторое время.

— Марина.

— Марина, — сказал епископ, — гляди, какая красота! На небе живет господь бог, вокруг него — ангелы, святые угодники хором поют ему. Правда, ведь хорошо и лучше не может быть?

— А на земле что?

— То есть как?

— Да здесь, на земле?

— Господь бог с ангелами смотрят на землю и охраняют ее.

— Страсть как хорошо они это делают! — сказала Марина. — То-то опустела наша земля.

— Как опустела?