Легенда вулкана

— Я вот тебе «спасибо» скажу, — кивнул он. — Не словом, а к месту: вот сейчас с железнодорожниками договорюсь — дадут тебе мотодрезину, еды и пару канистр с топливом. Тут на юго-восток километров двести есть точка, Львиная Грязь, буровая там стоит «Восток-250А» и жэдэ станция имеется. Ради нее дорогу-то так изогнули. Там поезд подождете, он через два сола должен быть. Дрезину нам потом вернут. А еще попрошу наших сисадминов не выкладывать пока в Сеть про этого «гриба» и про то, что тебя тут видели, чтобы к тебе там не цеплялись, пока ты на поезд не сядешь. Вот все, что могу, Странный…

— И на том тебе поклон, Калган, — сказал я, вздохнув, разминая отекшие конечности. — Пойдем, дорогая…

Тихие сумерки спускались в долину Ярдангов. Облака сдули порывы вечернего ветра — циклон ушел на юго-восток, к Фарсиду. Какое-то время мы даже смогли полюбоваться закатом, некоторое время висевшим сзади, над Эвменидами. Закат в этих местах необычный и очень красивый — уходящее солнце и небо рядом с ним кажутся оранжево-розовыми. Такой необычный цвет получается из-за ржавчины, то бишь оксида железа, входящего в состав марсианской пыли, а из-за постоянных сильных ветров и близости высокогорных плато в этих местах пыли в воздухе предостаточно.

Дрезина имела неприятно тарахтящий движок, зато удобную кабину от бульдозера с тремя облезлыми сиденьями и койкой сзади, застеленной ветошью, старыми одеялами и выделанными шкурами церберов. Койка была всегда теплой от работающего мотора. Спереди кабины находилась небольшая платформа, на которой крепилась покрашенная прямо по ржавчине стрела маленькой лебедки. Из самых высоких достижений комфорта дрезина была оснащена сетевой антенной со стареньким усилителем — и мы с Ириной слушали музыку по Сети, чтобы хоть как-то перебить монотонное тарахтенье изношенного двигателя.

Иногда по пути встречались небольшие песчаные заносы. Тогда я останавливал дрезину, брал привязанную к платформе совковую лопату и, поплевав на руки, кряхтя и проклиная весь «силициум» во Вселенной, шел откапывать рельсы. А Ирина выходила вслед за мной и рассказывала мне бородатые анекдоты или просто разговаривала на абстрактные темы. Она опять как-то неуловимо изменилась, стала проявлять больше эмоций, не стеснялась говорить веселую чепуху, шутила. Правда, ее шутки я не всегда понимал сразу — она могла смеяться чему-то, понятному только ей одной. Я же беззлобно подшучивал над «глубоким и сложным смыслом» ее юмора, на что она так же беззлобно обижалась и угрожала мне, что замолчит навсегда, если я не начну понимать ее тонких шуток.

Я был даже рад тому, что нас выперли из поселка, — мне почему-то было безумно хорошо с ней вдвоем в этой треклятой, как я ее называл, пустыне. Первый раз мы были вдвоем, и только вдвоем, никто не стрелял, никто не докучал, никого не надо было спасать или следить за подозрительным поведением.

Я в шутку иногда называл ее «барышней», на что она немедленно обзывала меня брутальным мужланом и спрашивала, сколько я ношу пар носков с собой на смену.

Этот вопрос повергал меня в ступор, и я отвечал, что достаточно просто их часто стирать, а не носить с собой по Марсу складной бельевой шкаф.

Видно, все эти тягостные и мрачные события настолько истощили нашу психику, что пришли в действие некие защитные механизмы мозга, которые вводили нас в состояние беспричинного веселья: мы просто устали бояться, мучиться и плакать. А может, это просто здешние пески обладали сложным химическим составом, который так действовал на людей.

Иногда мы останавливались, чтобы побыть одним в полной тишине ночной пустыни, без дребезжания мотора, и я заваривал в портативном нагревателе эрзац-кофе, а в НЗ-наборах, доставшихся нам с вертолета, обнаружился редчайший на Марсе продукт — шоколад для летчиков! Не знаю, что в него добавляли, но, после того как мы съели по плитке, совершенно молча, без каких-либо комментариев, мы начали целоваться, как бешеные. Эти поцелуи длились минут по пятнадцать — двадцать.

Один-единственный раз я заметил на верхушке плоского холма стаю церберов, но стоило только включить мотор и зажечь фары, как их сдуло словно сильным ветром.

Можно было смело сказать, что я был счастлив, и еще сильнее я ощущал счастье, когда думал о том, что воспоминания об этом останутся на всю жизнь и тоже будут делать меня очень счастливым! А ведь это происходит со мной, прямо сейчас и здесь! В этой треклятой, как я ее называл, пустыне!