Легенда вулкана

Наконец визгливый скрип стал задыхаться под напором трения и, захлебнувшись низкой нотой, замолк, а дрезина, качнувшись на рессорах, замерла.

Заглушив двигатель, я с трудом повернул тугой рычаг и открыл дверь кабины.

Человек, стоявший на путях, пригнулся под шлагбаумом и зашагал в нашу сторону, громко шурша подошвами сапог по гравию насыпи.

— Аусвайс битте![25] — выкрикнул он, подойдя ближе.

Изо рта у него выбивался пар, клубящийся в свете нашлемного фонаря, который он только что включил.

— Буэнос ночес[26], — в тон ответил я ему, нащупав в кармане жетон Охотничьей лицензии. — Вам привет от Калгана с Шалманки!

Другой рукой я придерживал казенную часть автомата — больше по привычке, нежели от дурного предчувствия. Моя фраза вызвала легкую заминку, на что я и рассчитывал.

— От к-корешка? — Часовой слегка заикался. — А с-скажи, понимаешь, т-тогда, который зуб у него золотой?

— Нет у него золотого зуба, — ответил я, — хоть я и не разглядывал его пасть особенно.

— Ну это, п-понимаешь, да, — кивнул часовой, подняв забрало шлема.

Лицо его было землистым, с широкими скулами, густыми бровями и узкими черными прищуренными глазами.

— А кого из его, п-понимаешь, Охотников назовешь? — снова спросил он.

— Шуруп и Хряк, — ответил я.

Тот вновь помолчал, будто переваривал услышанное.

— Да, понимаешь, — опять произнес он в задумчивости, — дай жестянку п-потискать…

Я молча присел на корточки, протягивая ему свою лицензию.

Он неторопливо отстегнул с пояса КПК, включил его и перевел в режим визового контроля.

— Так, п-понимаешь, что тут у нас, — бормотал он, глядя на экран, — так ты, понимаешь, и есть тот Странный, из долины Маринера?

— Наверное. — Я пожал плечами, а тот хмыкнул.

— Землюк, — сказал он, скорее утвердительно, нежели с вопросом.

Я промолчал.

Он имел в виду мое происхождение — не то чтобы люди, родившиеся на Марсе, ненавидели прилетевших сюда землян, но относились к ним все же с неким недоверием и настороженностью. К тому же марсианская программа фактически закрыта, и прилетевшие сюда — либо идеалисты-романтики, либо отщепенцы-авантюристы, либо просто сумасшедшие. Все эти типажи не пользовались особенной здесь популярностью, поэтому удивляться не приходилось.

— Ну п-понимаешь, и чего тебе? — спросил он после паузы.

Этот вопрос, по всей видимости, был по поводу цели моего визита на «Восток-250».

— Мне бы поезда дождаться, — ответил я по возможности вежливее, — а то на этом тарантасе далеко не уедешь…

— А чего же ты, п-понимаешь, на Шалманке поезда ждать не стал? — спросил он, подозрительно наклонив голову набок.

Я понял, что парень не дурак, и внутренне напрягся.

— За мной следят какие-то уроды, — ответил я спокойно, — вот я и решил оторваться от них, по максимуму.

— Оторваться, п-понимаешь, — повторил он медленно, глядя на меня взглядом, который, наверное, должен был просветить меня рентгеновскими лучами. — Проблемы за с-собой нам тащишь?

— Никаких проблем со мной не будет, — ответил я. — Если кто меня и выследит, так с того же поезда, на который я и сяду, так что…

— Ладно, — махнул он рукой, вернув мне жетон, — задирай рукав, п-понимаешь.

— Зачем это? — насторожился я.

— Задирай, понимаешь, н-не разговаривай. — Он вынул из кармана одноразовую иглу и воткнул ее в разъем анализатора на КПК.

Я спрыгнул на хрустящий гравий, покрытый легким инеем, и закатал рукав.

— Больно будет? — спросил я встревоженно, однако тот не ответил.

Он поднес к моему локтевому сгибу КПК, и я почувствовал короткий укол.

Затем часовой вновь минут пять разглядывал экран.

— Ну что там? — полюбопытствовал я.

— Все, п-понимаешь, нормально, — кивнул он наконец.

— А что надо-то?

— Сейчас т-тут со мной проедете, до к-карантинки — у нас тут эпидемия небольшая — восемь человек с г-гриппом каким-то странным слегли. Рожи красные, жар и т-трясет, понимаешь.

— Может, это краснуха? — предположил я.

— Да, п-понимаешь, хрен его знает… — Он махнул рукой куда-то в темноту. Шлагбаум с протяжным стоном поднялся, сверкнув своими полосками, а между стрелками зажегся синий огонек стрелочного семафора.

Часовой залез на платформу, а я сел в кабину и завел мотор.

— Ну как там? — спросила Ирина, зябко поведя плечами и прислонившись ко мне.

— Вроде все нормально, только у них какая-то эпидемия — в поселок не пустят, будем у них в карантинной зоне. Он у меня анализ крови брал.

— Понятно, — сквозь зевок сказала Ирина.

Колеса загремели по стыкам стрелок, и сквозь запыленное стекло по лицу чиркнул свет прожектора с вышки.

Изрядно лязгая по рельсам и рокоча двигателем, мы плавно причалили к длинному пакгаузу, обшитому рыжими от коррозии листами железа.

У распахнутых ворот курили часовые, а с крыши светил неоновый фонарь, озаряя платформы мертвенно-белым холодным светом.

Наш провожатый махнул мне рукой, делая знак остановиться.

— П-приехали, — крикнул он не то нам, не то часовым у входа.

Мы собрали скудные пожитки и перепрыгнули на платформу пакгауза.

Нас окружил странный теплый запах. Пахло мазутом, сырым воздухом и чем-то терпко-пряным.

— Давай их на к-карантинку, понимаешь, Сид, — сказал он часовым.