Легендарные разведчики - 2

Бывший начальник нелегального управления Вадим Алексеевич Кирпиченко сыграл свою позитивную роль, когда Примаков перевел его, уже очень пожилого человека, советником в наше Пресс-бюро. В свое время он и его жена учили Примакова арабскому языку, они были близкими друзьями, общались на «ты». Кирпиченко всегда честно обо всем Примакову говорил.

И когда Примаков приехал к нам в Пресс-бюро, и мы узнали от Евгения Максимовича, что ему сделали предложение стать премьер-министром, а он колебался и только на второй день дал согласие, Кирпиченко сказал: «Женя, ты сошел с ума. Ты куда? Они тебя вообще оттуда пинком под зад вытолкнут. Через месяц». И оказался в чем-то прав. Такой был мудрец.

О личном

Можно ли говорить о сугубо внутренних ощущениях, вспоминая о политическом деятеле международного масштаба? По крайней мере попробую.

Никогда и в голову не приходило напомнить Евгению Максимовичу о встречах в конце 1950-х. Было бы неловко, да и, пишу откровенно, отношения с руководителем Службы внешней разведки были у меня на сугубо рабочем уровне — журналист — директор, и эту грань никогда, ни разу не переходили.

И все же, как это ни странно, был я допущен «близко к телу». Несмотря на определенные надежды на сближение, улучшение отношений, углубление взаимопонимания и т. д. и т. п. (Боже, прости детям твоим глубочайшую наивность!), чего только в то время, впрочем, точно так же как и сейчас, в мире не происходило.

Если сугубо о делах Ясенева, то был арестован один из лучших агентов нашей разведки американец Олдрич Эймс. Окончательно предал родину лишенный званий и наград экс-генерал разведки Олег Калугин, а еще несколько изменников рангом поменьше попросили убежища в разных странах, с неизменным успехом выдавая себя там за противников разгромленного здесь коммунистического режима. Открывались, во многом благодаря Евгению Примакову, закрытые главы из золотой истории советской разведки, в первую очередь атомной. Как раз в те годы нескольким самым достойным атомным разведчикам было присвоено, догадайтесь, с чьей подачи — конечно, Примакова, — звание Героев России.

Обычно, не так часто, как хотелось бы людям нашей любопытствующей профессии, но, к зависти издателей других газет, довольно часто, в Ясенево мы отправлялись с журналисткой Еленой Александровной Овчаренко, знавшей Примакова лучше меня. К беседам готовились тщательно. Составляли вопросы, редактировали их, фильтровали, снова что-то добавляли и отсеивали. Пусть мы не принадлежали к разведке. Но прошу извинить за нескромность, занимались этой темой исключительно серьезно. Никаких секретов нам никто выдавать не собирался, в носителей государственной тайны мы не превращались. Однако ход международных событий и определенную роль в нем внешней разведки понимали твердо.

Уж не знаю, заглядывал ли сам директор при его огромной занятости в заранее присылаемые вопросы. Мы старались, чтобы нас не слишком заносило, и все же иногда Коба (Юрий Кобаладзе) и Татьяна Самолис нас деликатно, в основном в не до конца ясных непрофессионалу подробностях, подправляли. Иногда подсказывали некоторые возможные направления беседы. Несколько раз мы с коллегой по перу Овчаренко понимали, что заходим слишком далеко, за дозволенную черту. Кстати, должен обязательно заметить, что та школа (а как ее еще назвать?) очень пригодилась мне в дальнейшем при встречах с великими нашими Героями-нелегалами и легалами. Тут нельзя раздражать собеседника, самовольно перепрыгивать через красные флажки.

Нас подвозили в «лес». Обычно время приближалось к вечеру. Рабочий график директора СВР был плотен, и нам уделялись, увы, часы его отдыха. И ни разу за все время встречи не переносились. Тот, кто берет интервью у большого начальства, понимает, о чем я говорю. Примаков был точен, как часы, висевшие в его приемной.

Вежливые люди сверяли разовые пропуска с данными паспорта. Сразу после входа в большое светлое здание на информационном щите были аккуратно приклеены и наши публикации. Не скрою, приятно. Мы оставляли вещи в комнате, принадлежащей Пресс-бюро. Евгений Максимович ввел твердый порядок: никаких телефонов. И десятилетия спустя, в эпоху Сноудена, я оценил эту предосторожность, понял, насколько же глубоко заглядывал академик-гуманитарий.

Шли по длинному коридору. Еще раз проходили сквозь рамку. На глаза вновь попадалось предупреждение о полном запрете использования телефонов. Значительных, но не гигантских, не подавляющих размеров приемная. Приветливый помощник, а через минуту и улыбающийся советник и друг директора Роберт Маркарян. Конечно, все, кроме охраны при входе, в хорошо отглаженных штатских костюмах и при галстуках. Таков был строгий дресс-код этого учреждения. Часы показывали шесть, мы входили. Лене Евгений Максимович всегда целовал руку, мне доставалось рукопожатие.