Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»

28 ноября Лавр Георгиевич приказал полку остановиться. Он приказал остаткам полка двигаться самостоятельно, а сам с группой в одиннадцать офицеров и 32 всадников на лучших лошадях пошел на юг на переправу через Десну, в направлении Новгорода-Северска. В пути следования его отряд время от времени натыкался на засады, однажды был окружен, несколько раз был обстрелян и, наконец, 30 ноября пришел в Погар. К тому времени здоровье генерала Корнилова, который чувствовал себя очень плохо еще в день выступления, окончательно испортилось. Сильный холод не давал возможности сидеть на лошади, и последний переход он уже едва шел, все время поддерживаемый под руки кем либо из офицеров.

Считая бесцельным подвергать в дальнейшем риску преданных ему офицеров, Корнилов наотрез отказался от их сопровождения и решил продолжать путь один. В сопровождении офицера и двух всадников он, переодетый в штатское платье, отправился на станцию Холмичи и, простившись с ними, сел в поезд, отправлявшийся на юг. Спустя неделю, после неимоверно трудного путешествия, Лавр Георгиевич поездом приехал в Новочеркасск, где в то время уже находился генерал М. В. Алексеев. Начинался новый этап его яркой жизни…

Глава шестая Донской белогвардейский триумвират

Новочеркасск

Об обстановке, которая сложилась на территории России в конце 1917 года, А. И. Деникин пишет: «В первые же дни после переворота Совет народных комиссаров издал ряд оглушительных декретов: предложение всем воюющим державам немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного открытия переговоров о демократическом мире; о передаче всей земли в распоряжение волостных земельных комитетов; о рабочем контроле в промышленных заведениях; о «равенстве и суверенитете народов России… вплоть до отделения и образования самостоятельных государств»; об отмене судов и законов и т. д.

Однако за смелыми, казалось, до безрассудства действиями новой власти чувствовалась еще полная неуверенность ее в успехе, а в народных массах – недоумение и колебание. В широких кругах не только чисто обывательских, но и зрелых политически царило убеждение, что новый режим – только злокачественный нарыв на теле революции, который очень скоро вскроется, оздоровив наконец немощный, отравленный организм страны…

Новочеркасский кафедральный собор.

Тем временем в стране шла борьба, принявшая наиболее реальные формы в трех ее проявлениях: в центробежном стремлении окраин, в противодействии местных самоуправлений и в сопротивлении и саботаже со стороны городской демократии.

Объявили о своем суверенитете Финляндия и Украина, об автономии – Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь… Киев, Новочеркасск, Екатеринодар, Тифлис заговорили о федерации и коалиционном составе центрального правительства.

Но на практике картина получалась иная. Украина «аннексировала» уже Харьковскую, Екатеринославскую, Херсонскую, часть Таврической губерний; Дон вел тяжбу с Украиной о границах и из-за пустого, в сущности, вопроса Екатерининской ж. дороги обе «высокие стороны» придвигали к «пограничным» пунктам гарнизоны; самоопределившиеся «горские народы» огнем и оружием начали уже разрешать спорные исторические вопросы с Тереком; Тифлис накладывал руку на огромные общегосударственные средства Кавказского фронта…

В народе говорили обо всем: о Боге, о политике, о войне, о Корнилове и Керенском, о рабочем положении и, конечно, о земле и воле. Гораздо меньше о большевиках и новом режиме. Трудно облечь в связные формы тот сумбур мыслей, чувств и речи, который проходили в живом калейдоскопе менявшегося населения поездов и станций.

Какая беспросветная тьма! Слово рассудка ударялось как о каменную стену. Когда начинал говорить какой-либо офицер, учитель или кто-нибудь из «буржуев», к их словам заранее относились с враждебным недоверием. А тут же какой-то по разговору полуинтеллигент в солдатской шинели развивал невероятнейшую систему социализации земли и фабрик. Из путанной, обильно снабженной мудреными словами его речи можно было понять, что «народное добро» будет возвращено «за справедливый выкуп», понимаемый в том смысле, что казна должна выплачивать крестьянам и рабочим чуть ли не за сто прошлых лет их истории и убытки за счет буржуйского состояния и банков».

Генерал же Алексеев прибыл в Новочеркасск накануне своего шестидесятилетия, 2 ноября. Он обосновался в двухэтажном кирпичном доме № 2 по Барачной улице. Михаил Васильевич был преисполнен самых деловых намерений. О его устремлениях свидетельствует разговор при встрече с Калединым на станции в вагоне. Каледин стал жаловаться на сложность положения и недостаток сил.

– Трудновато, Михаил Васильевич, становится. Главное, меня очень беспокоят Ростов и Макеевка. Положим, в Ростове и Таганроге у меня надежные люди, а вот в Макеевке сил не хватает…

– Церемониться нечего, Алексей Максимович. Вы меня извините за откровенность: по-моему, много времени у вас на разговоры уходит, а тут ведь если сделать хорошее кровопускание, то и делу конец!..