Легенды Арбата

И вот очередной звездный вояж подходит к концу. Печенка уже побаливает, и кишечник дезориентирован тем ералашем, который в него проваливается. Просыпаешься ночью под стук колес - и не можешь сообразить в темноте, откуда и куда ты сейчас едешь.

Последний райцентр, по заключительному концер-ту-и все. Настроение типа «дембель неизбежен».

- Слушай, - говорит умный Сигизмунд Кац. - У них тут районный Дворец культуры и кинотеатр.

А давай: ты первое отделение в Доме культуры, - а я в кинотеатре, а в антракте на такси, меняемся, гоним по второму отделению - и как раз успеваем на московский поезд?

Вообще эта вещь на гастролерском языке называется «вертушка».

- Гениальная идея! - говорит Никита Богословский. - По два концерта за вечер - и завтра мы дома.

Местные организаторы против такой скоропалительной замены не протестовали. Афишу в те времена художник домкультуровскии переписывал за пятнадцать минут. А на Богословского всегда больше желающих соберется, его-то песни все знают. Т у т Кац как бы в нагрузку идет, второго номера работает. Хотя композитор хороший и человек интересный.

Ну - сбор публики, подъезд, фойе, гул, праздничная одежда - московские композиторы приехали, знаменитости. Стулья, занавес.

«Нет-нет, -говорит Богословский, - объявлять не надо, мы всегда сами, у нас уже программа сформирована, чтоб не сбиваться».

Ну - свет! аплодисменты! выходит! Кланяется: правую руку к сердцу - левую к полу.

- Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Сигиз-мунд Кац. Я композитор, - говорит Никита Богословский, в точности копируя интонации Сигизмунда Каца. А люди с хорошим музыкальным слухом это умеют.

- Сначала, как принято, несколько слов о себе. Я родился еще до резолюции, в 1908 году в городе Вене.

О! - внимание в зале: времена железного занавеса, а он в Вене родился, не хухры-мухры.

- Мои родители были там в командировке. А Вена был город музыкальный…

За месяц гастролей они программы друг друга выучили наизусть. И думать не надо - само на язык выскакивает слово в слово.

И Богословский, копируя позы Каца, с интонациями Каца, точно воспроизводя фразы Каца, чудесно ведет программу.

- Но чтобы наш разговор был предметнее, что ли, я спою свою песню, которую все вы, наверное, знаете. Песня военная.

Он садится к роялю, берет проигрыш и с легкой ка-цовской гнусавостью запевает:

Шумел сурово брянский лес…

Нормально похлопали, поклонился. Телевизора-то не было! В лицо никого не знали! Не киноактеры же!

- А для начала - такие интересные вещи. Мне довелось аккомпанировать еще Маяковскому. Вот как это случилось…

И он нормально гонит всю программу.

- Когда я служил в музыкантском взводе 3-го Московского полка…

И только за кулисами - администратор помощнику: «Все ты всегда путаешь! Говорил - Богословский, Богословский, я ж тебе говорил, что это Кац!» - «А вроде должен был Богословский…» - оправдывается помощник.

Обычный концерт, в меру аплодисментов, такси - и во второе место.

Антракт. Буфет. Обмен впечатлениями. Второе отделение.

Выходит Кац. Если Богословский - маленький ка-тышок, то Кац - длинная верста с унылым лицом. Неулыбчивый был человек.

И говорит:

- Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Сигиз-мунд Кац. Я композитор. - И кланяется: правая к сердцу - левая до пола.

В зале происходит недопонимание. Никак недослышали. Настороженность. Глаза хлопают и мозги скрипят.

Кто- то гмыкает. Кто-то хихикает коротко. Кто-то совершенно непроизвольно ржет. Ситуация совершенно необъяснимая. Хотят поправить Каца что он, наверное, Богословский?…

- Сначала, как принято, несколько слов о себе, - добрым голосом Богословского говорит Кац. - Я родился еще до революции, в городе…

- Вене, - говорит кто-то в зале тихо.

- Вене, - продолжает Кац. - Мои родители были там в командировке.

И тогда раздается хохот. Эти родители в командировке всех добили. Хохочут, машут руками и радуются. Командировка понравилась.

Ситуация непонятная. Кац рефлекторно оглядывается: над чем там они смеются? Сзади ничего нет, но зал закатывается еще пуще.

Потом зал переводит дыхание, и Кац-2, получив возможность как-то говорить, продолжает:

- А Вена была городом музыкальным…

Остатками мозгов зал попытался понять, что происходит. Этому счастью трудно было поверить. Это какой-то подарок судьбы.

- Но чтобы наш разговор был предметнее, что ли, я спою свою песню, которую все вы, наверное, знаете…

Он садится к роялю, незаметно проверив застегнутую ширинку, заправленную рубашку и целость брюк в шагу. Это ему незаметно, а зал стонет от наслаждения. Но вдруг последнее сомнение и последняя надежда: что он споет?

Шумел сурово брянский лес… -

гнусавит прочувственно Кац-2.

В зале кегельбан. Ряды валятся друг на друга и обнимаются, как в день победы. Иногда несчастный композитор льстиво и растерянно улыбается, пытаясь попасть в резонанс залу и постичь его реакцию, и это окончательно всех сбивает и добивает.

Кац-2 впадает в ступор. Он борется с дикой, непонятной ситуацией со всем опытом старого артиста. Он вставляет в этот грохот свое выступление:

- Мне довелось аккомпанировать еще Маяковскому…