Легенды Арбата

- Чем ты болен? - тревожится дядя. - Так, может, нужно прислать тебе какие-нибудь лекарства? Все равно приезжай, у меня здесь есть хорошие знакомые врачи.

- Да-да, обязательно, вот только калоши сейчас надену.

- Калоши не надо. В Париже сейчас никто не носит калош.

В консультации Симону кажется, что все косятся ему в спину…

При третьем звонке он начинает объясняться ближе к правде жизни:

- Дядя, по советским законам это делается не так! В Советском Союзе плановое социалистическое хозяйство, планирование доходов и расходов, в том числе валютных…

- Тебе нужны деньги? - перебивает дядя. - Я тебе пришлю. А что, юристам у вас не платят за работу? Ты работаешь или нет, скажи мне честно!

- Не в деньгах дело… - стонет Симон. - Просто у нас полагается, если человек едет в гости за границу чтобы ему сначала прислали приглашение.

- Какое приглашение? - удивляется дядя. - Я же тебя приглашаю? Письменное?

Через полтора месяца Симон получает письмо с кучей ошибок: дядя приглашает племянника в гости.

- Нет, - терпеливо разъясняет он, - приглашение должно быть не такое.

- А что плохо?! Какое еще?…

Ну, чтобы оно было официально заверено в МИДе Франции или где там еще, с печатью и подписью, по установленной форме. Надо обратиться к юристу тот все расскажет.

- На кой черт все это надо?! - взрывается дядя.

- А хрен его знает, товарищ майор, - меланхолично сочувствует родственнику Симон. - Чтобы был во всем порядок.

- Такой порядок при немцах назывался «орднунг»! - зло говорит дядя. - Ничего, мы им показали «орднунг»! Кстати, с чего ты взял, что я майор? Ты так мелко обо мне думаешь? Или это ты… не ко мне обращался? - вдруг догадывается он. - Там у тебя кто-то есть?…

- Это присказка такая, - отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?

Через два месяца, к приходу официального приглашения, он уже знает о дяде все, как о родном. Обо всех его болячках. О том, что от круассанов утром у него запоры. О том, что он живет на авеню де ля Мотт-Пике, на шестом этаже с лифтом и видом на Эйфелеву башню. О том, что по субботам он ходит в синагогу, но не всегда.

- Так теперь уже я могу в субботу тебя встречать? - радуется дядя. - Это приглашение тебя устроит?

Это даже поразительно, какая мертвая хватка бывает у некоторых ласковых стариков!

Симон объясняет (а сам непроизвольно представляет кэгэбэшника, который все это слушает, и старается выглядеть пред ним как можно лояльнее: это было свойственно всем советским людям при любых международных переговорах!). Что по советским порядкам полагается, чтобы ехать за границу, быть человеком семейными. (И оставлять семью дома… нет, не то чтоб в заложниках…) А во-вторых, сначала полагается съездить в социалистическую страну. Так что он должен сначала поехать, летом, скажем, в отпуск, в Болгарию. А уже потом во Францию.

- У тебя с головой все в порядке? - не понимает дядя. - Симон, ты меня извел за эти полгода! Симон, я так долго тебя искал, наводил справки, получал твой телефон! А теперь ты говоришь, что тебе надо в Болгарию для того, чтобы приехать в Париж! Скажи, ты когда-нибудь видел карту Европы???!!! Ты не умеешь лгать, скажи мне, почему ты не хочешь приехать, и закончим этот разговор!

…Ночью Симону снится Париж. Он голубой и прозрачный. На завтрак горячие круассаны. Дядя - румяный старичок, который одновременно является хрупкой и до слез милой пепельноволосой девушкой - она уже жена Симона, и это она его и зовет.

Он просыпается со слезами на глазах, допивает коньяк из дареной клиентом бутылки, курит до утра, и смертная тоска по Парижу скручивает его.

Его не пустят в Париж никогда. Он холост, беспартиен, интеллигент, он еврей, и он никогда раньше не был за границей, даже в братской Болгарии. За границу вообще мало кого пускают. Да почти и никого. А уж таких, как он - никогда!… Как ты это дяде объяснишь? После таких речей с иностранным гражданином его мгновенно выкинут с работы и не возьмут уже никуда, только дворником. А еще недавно за такие речи расстреливали по статье «шпионаж» и «контрреволюционная деятельность».

3. Увидеть Париж и умереть

И он идет в ОВИР, чтобы покончить со всей этой бодягой. И его ставят на очередь на прием, а потом - на очередь на рассмотрение заявления, а потом велят собирать документы, а потом еще одна очередь, чтобы получить перечень необходимых документов, а только потом выяснится, что там половины не хватало. А каждая очередь - это недели и месяцы, не считая часов и дней высиживания в коридорах.

Он попросил характеристику по месту работы, и родная консультация на удивление холодно отозвалась об его ограниченных способностях и невысоком моральном уровне.