Легенды Арбата

- Яшкин-стрит, - сказал третий и развел по рюмкам остатки. - У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.

- Нюма, - сказали два Яшки. - Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?…

И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:

- Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич - квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.

«Это мы…» - закручинились три богатыря.

- А требуется - по принципу от обратного, - сказал Яша-2:

Первое. Национал. На них план. Не хватает.

Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.

Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.

Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!

Пятое. Форма - классическая. С вкраплениями местного колорита.

Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!

Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно - в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.

Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.

Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!

- А тебе что с того нацпоэта?… - вздохнул Яша-1. - Меня уже тошнит от подстрочников.

- Кирюха, - удивился Яша-2. - Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!

- Те-те-те, - мечтательно поцокал Нюма. - Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.

- Гениально! - оценил Яша-1. - Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но - где ты найдешь поэта?!

- Яшке больше не наливать, - велел Яша-2. - Идиот. Брат Карамазов. Сначала - ты - пишешь - стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.

- Обязательно, - подтвердил Нюма. - Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь - на бесптичье и коза шансонетка. А дома - н-на! - план по национальным поэтам. А их - хренушки! Зеленая улица - а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.

Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.

Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.

- По два с полтиной за строчку… - грезил Яша-1.

- И заметь - любая…я…я! - поддал Яша-2. - С национала свой спрос: хоть какой-то ритм, где-то рифма - а! о! шедевр народной сокровищницы! орден! звание! всем пукать от восторга!

- Сорок строк - стольник в день, - зарыдал Нюма. - Господи, ну почему дуракам счастье!

Шел десятый час: ни одного свободного места. У официанток пропотели подмышки. Языки развязались и стали длинные, змеиные, сладкие и без костей. В среде искусства, замкнутой в периметр кабака, решалось, кто с кем спал и зачем, кто делал аборт, кто кому дал денег, кому предложили договор, а главное - кто кому лижет и кто кому протежирует. Это сплетенье рук, сплетенье ног, переходящее в судьбы скрещенье, как справедливо отметил классик, напоминто грибницу в фанерной коробке. Эх, ребята, не знать вам уже ЦДЛ старых времен.

За столиком в глубине элитного угла, слева от входа, обер-драматург и редактор «Огонька» Софронов, осаленная туша сталинских эпох, с важностью начальника счастливил собутыльников довоенной историей:

- …И Алексей Толстой со смехом выдает этот анекдот про Берию и сталинскую трубку. Все свои, проверенные, пуганые, смеются: границу знают! Лавренев, Шагинян, Горбатов… И вдруг Толстой замечает, что у Лавренева лицо стало буквально гипсовым. Глаза квадратные и смотрят в одну точку. Толстой следит за направлением его взгляда - и находит эту точку. Это крошечный микрофончик… Незаметно так закреплен за край столика. И под стол от него тянется то-оненький проводочек.

Алексей Толстой стекленеет от ужаса. Он хорошо помнит, как у него тормознули на границе вагон с награбленным барахлом из Германии, и на его телеграмму лично Сталину пришел ответ: «Стыдитесь зпт бывший граф тчк».

И Толстой начинает без перехода превозносить величие вождя всех народов. Клянется в преданности. Преклоняется перед гениальностью его литературных замечаний. А в глотке сохнет, аж слова застревают.

И все как-то быстро, тихо расплачиваются и встают.

И видят, что Мариэтт Шагинян отцепляет этот микрофончик, сматывает проводок, вынимает из уха микронаушник, и прячет весь этот слуховой прибор в сумочку. Старуха была глуха, как тетерев. И ей привезли из-за границы приспособление.

Толстой хотел ее убить! Одной рукой за сердце, а другой этой по!

Ему посмеялись в меру субординации.