Легенды Арбата (сборник)

«Нет-нет, – говорит Богословский, – объявлять не надо, мы всегда сами, у нас уже программа сформирована, чтоб не сбиваться».

Ну – свет! аплодисменты! выходит! Кланяется: правую руку к сердцу – левую к полу.

– Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Сигизмунд Кац. Я композитор, – говорит Никита Богословский, в точности копируя интонации Сигизмунда Каца. А люди с хорошим музыкальным слухом это умеют.

– Сначала, как принято, несколько слов о себе. Я родился еще до резолюции, в 1908 году в городе Вене.

О! – внимание в зале: времена железного занавеса, а он в Вене родился, не хухры-мухры.

– Мои родители были там в командировке. А Вена был город музыкальный…

За месяц гастролей они программы друг друга выучили наизусть. И думать не надо – само на язык выскакивает слово в слово.

И Богословский, копируя позы Каца, с интонациями Каца, точно воспроизводя фразы Каца, чудесно ведет программу.

– Но чтобы наш разговор был предметнее, что ли, я спою свою песню, которую все вы, наверное, знаете. Песня военная.

Он садится к роялю, берет проигрыш и с легкой кацовской гнусавостью запевает:

Шумел сурово брянский лес…

Нормально похлопали, поклонился.

Телевизора-то не было! В лицо никого не знали! Не киноактеры же!

– А для начала – такие интересные вещи. Мне довелось аккомпанировать еще Маяковскому. Вот как это случилось…

И он нормально гонит всю программу.

– Когда я служил в музыкантском взводе 3-го Московского полка…

И только за кулисами – администратор помощнику: «Все ты всегда путаешь! Говорил – Богословский, Богословский, я ж тебе говорил, что это Кац!» – «А вроде должен был Богословский…» – оправдывается помощник.

Обычный концерт, в меру аплодисментов, такси – и во второе место.

Антракт. Буфет. Обмен впечатлениями. Второе отделение.

Выходит Кац. Если Богословский – маленький катышок, то Кац – длинная верста с унылым лицом. Неулыбчивый был человек.

И говорит:

– Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Сигизмунд Кац. Я композитор. – И кланяется: правая к сердцу – левая до пола.

В зале происходит недопонимание. Никак недослышали. Настороженность. Глаза хлопают и мозги скрипят.

Кто-то гмыкает. Кто-то хихикает коротко. Кто-то совершенно непроизвольно ржет. Ситуация совершенно необъяснимая. Хотят поправить Каца что он, наверное, Богословский?..

– Сначала, как принято, несколько слов о себе, – добрым голосом Богословского говорит Кац. – Я родился еще до революции, в городе…

– Вене, – говорит кто-то в зале тихо.

– Вене, – продолжает Кац. – Мои родители были там в командировке.

И тогда раздается хохот. Эти родители в командировке всех добили. Хохочут, машут руками и радуются. Командировка понравилась.

Ситуация непонятная. Кац рефлекторно оглядывается: над чем там они смеются? Сзади ничего нет, но зал закатывается еще пуще.

Потом зал переводит дыхание, и Кац-2, получив возможность как-то говорить, продолжает:

– А Вена была городом музыкальным…

Остатками мозгов зал попытался понять, что происходит. Этому счастью трудно было поверить. Это какой-то подарок судьбы.

– Но чтобы наш разговор был предметнее, что ли, я спою свою песню, которую все вы, наверное, знаете…

Он садится к роялю, незаметно проверив застегнутую ширинку, заправленную рубашку и целость брюк в шагу. Это ему незаметно, а зал стонет от наслаждения. Но вдруг последнее сомнение и последняя надежда: что он споет?

Шумел сурово брянский лес… —

гнусавит прочувственно Кац-2.

В зале кегельбан. Ряды валятся друг на друга и обнимаются, как в день победы. Иногда несчастный композитор льстиво и растерянно улыбается, пытаясь попасть в резонанс залу и постичь его реакцию, и это окончательно всех сбивает и добивает.

Кац-2 впадает в ступор. Он борется с дикой, непонятной ситуацией со всем опытом старого артиста. Он вставляет в этот грохот свое выступление:

– Мне довелось аккомпанировать еще Маяковскому…

Недоуменное мрачное лицо и точный повтор превращают номер в элитную клоунаду, взрывную эксцентрику.

– Уа-ха-ха-а!!! – разрывает легкие зал.

Человек устроен так, что хохотать слишком долго он не может. Опытный печальный Кац-2 ждет. Через несколько минут зал успокаивается, всхлипывая и икая. И Кац, мученик Госфилармонии, обязанный исполнить свой долг художника, композитора, отработать деньги, продолжает:

– Когда я служил в музыкантском взводе 3-го Московского полка…

– Уа-ха-ха-ха!!! – находит в себе силы зал.

Администрация смотрит из-за кулис с безумными лицами. Они в психиатрической лечебнице. Мир сошел с ума.

Кац-2 с заклиненными мозгами впадает в помраченное упрямство. Он категорически хочет продавить ситуацию и выступить. Любое его слово встречает бешеную овацию и взрыв хохота. «Ой, не могу!» – кричат в зале.

Каждые двадцать секунд, как истребитель в бою, Кац-2 вертит головой, пытаясь засечь причину смеха с любой стороны. Это еще больше подстегивает эффект от выступления. Силы зала на исходе.