Легенды Арбата (сборник)

А над головой у председателя, слева и справа, укреплены к походному войлоку полога портреты товарища Сухэ-Батора и маршала Чойболсана, и выражение лиц у них странно принаряженное…

Женщина с орденом на груди сжимает в кулаке меховой малахай и выкрикивает:

– Эти моральные отщепенцы бросают вызов всем честным труженикам! – И срывает гневную овацию всей этой, так сказать, красной юрты.

А старший пастух выходит и говорит:

– Я полюбил его всей душой… и всем телом. Вы можете меня судить и расстрелять, но я ничего не смог поделать с собой. Но верьте: я старался учить его всему хорошему!

И – представьте себе! – он переламывает настроение этой колхозно-овцеводческой общины, и она ему сочувственно кивает и аплодирует.

А младшего встречает смехом и свистом! И он оправдывается:

– Я ничего не мог поделать! Сначала я не понимал, чего он от меня хочет. А потом он подчинил меня своей воле…

Драма, короче, страшная. Он предал своего старшего любовника и попытался начать чистую жизнь. А тот все приезжал к нему и снова склонял к сожительству.

М-да. А потом старший погиб во время грозы и бури, спасая колхозный скот. И хоронили его торжественно всем колхозом. А младший страшно каялся и лил слезы на его могиле. А в конце ехал по степи и пел счастливую песню об их любви, ушедшей навсегда…

Народ был просто громом поражен, в смысле кино-зрители. Гомосеков все брезгливо ненавидели, а вот эта драма просто заставила расчувствоваться.

– Тоже люди, понимаешь…

– Тоже любят…

– Слушайте, но кто мог ожидать, что монголы залудят такую мощную работу!

– А ведь это, ребята, и на Золотого Льва натянуть может… и на Оскара!

То есть обсуждение приняло необычно живой характер. А фильм поставили на специальный приз по ходу идущего конкурса. Ну, на первое место все же нельзя: гомосексуальная тема как-никак, однополая любовь, идеологически все же не очень. Но – национальная своеобычность. А вот оригинальность темы, смелость режиссерская, нетривиальная коллизия… и камера-то не такая плохая, и игра актеров, товарищи! – как это все без лишних эмоций, все изнутри показывают, по Станиславскому… Короче – фильм что надо.

Высокое фестивальное начальство, которому прохлаждаться некогда, потребовало фильм себе на просмотр. Они первые четыре смотрят: для порядка, – кому призы давать и премии. Смотреть все им некогда.

А монгольская группа уже подъехала. И в малом спецзале, в уголку за пультиком, лампочка на черном щупальце пюпитр освещает, монгольский переводчик излагает события:

– Здравствуй, Цурэн! Как скот, здоров?

– Спасибо за лекарство, Далбон! Те четыре овцематки, что болели, теперь совершенно здоровы.

Начальство терпеливо ждет, когда начнется гомосексуальная любовь. Оно проинформировано в деталях и тоже хочет приобщиться к оригинальному монгольскому кино.

А разговоры все о поголовье, о методах содержания скота. О повышении рождаемости овцематок и выживаемости ягнят. Привес обсуждают – плановый и сверхплановый! И голосуют за резолюцию всем собранием.

Стоп! – говорит секретарь по идеологии Республиканского ЦК, он же куратор фестиваля. – Вы эту производственную драму нам совать бросьте. Мы понимаем ваши сомнения, но, чувствую, вы просто заробели!

Свет вспыхивает, фильм останавливается, монгольский переводчик краснеет. Мнется неловко.

– Ничего не стесняйтесь! – говорят ему. – Мы все понимаем. Это искусство. Национальные традиции уважаем. Реалистическая форма, социалистическое содержание. Так что – переводите точно!

С переводяги пот льет: на таком уровне прессуют! – и переводит:

– Может быть, тебе лучше поехать в город? – (говорит сыну-скотоводу ласковая мать.) – Ты сможешь выучиться на учителя или инженера, люди будут тебя уважать.

А отец ей возражает сурово:

– Сотни лет наш народ выхаживал скот в этой суровой степи. Это наше богатство. Даже на монете скотовод скачет за солнцем! И долг нашего сына – быть там, где трудно. Там, где нужнее родине.

Руководящие товарищи раздражаются. У переводчика сконфуженное лицо, но упирается на своем как баран. А любовники под одеялом рассуждают о выхаживании недоношенных ягнят! В зале посмеиваются.

– Так, – принимает решение секретарь по идеологии. – Нечего тут глаза нам замазывать. Давай сюда старого переводчика!

Бегут за Познером. Познера нигде нет. Долго ищут, приставая ко всем. В конце концов вышибают закрытую дверь и вытаскивают его из комнаты тугих девочек.

Познер необыкновенно благодушен, белозубо обаятелен и поддат. Не совсем понимает, куда и зачем тащат. В конце концов пихают его за пульт. С наказом:

– Переводи, как тогда!

На экране овечье стадо, и болезненно подпрыгивающий в седле пастух поверяет пространству, лаская парнокопытных счастливым взором:

– Сначала мне было больно. Я стыдился своего желания. А потом стал хотеть этого ощущения. – Механической гайморитной скороговоркой строчит гундосо Познер классический киносинхрон.

Руководящие товарищи замирают. Непроизвольно сглатывают сухим горлом.

– Стоп! Сначала поставьте!

И Познер гонит эту скотоложескую гомосексуальную эротику. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и де Саде.