Легенды Арбата

А над головой у председателя, слева и справа, укреплены к походному войлоку полога портреты товарища Сухэ-Батора и маршала Чойболсана, и выражение лиц у них странно принаряженное...

Женщина с орденом на груди сжимает в кулаке меховой малахай и выкрикивает:

— Эти моральные отщепенцы бросают вызов всем честным труженикам! — И срывает гневную овацию всей этой, так сказать, красной юрты.

А старший пастух выходит и говорит:

— Я полюбил его всей душой... и всем телом. Вы можете меня судить и расстрелять, но я ничего не смог поделать с собой. Но верьте: я старался учить его всему хорошему!

И — представьте себе! — он переламывает настроение этой колхозно-овцеводческой общины, и она ему сочувственно кивает и аплодирует.

А младшего встречает смехом и свистом! И он оправдывается:

— Я ничего не мог поделать! Сначала я не понимал, чего он от меня хочет. А потом он подчинил меня своей воле...

Драма, короче, страшная. Он предал своего старшего любовника и попытался начать чистую жизнь. А тот все приезжал к нему и снова склонял к сожительству.

М-да. А потом старший погиб во время грозы и бури, спасая колхозный скот. И хоронили его торжественно всем колхозом. А младший страшно каялся и лил слезы на его могиле. А в конце ехал по степи и пел счастливую песню об их любви, ушедшей навсегда...

Народ был просто громом поражен, в смысле кинозрители. Гомосеков все брезгливо ненавидели, а вот эта драма просто заставила расчувствоваться.

— Тоже люди, понимаешь...

— Тоже любят...

— Слушайте, но кто мог ожидать, что монголы залудят такую мощную работу!

— А ведь это, ребята, и на Золотого Льва натянуть может... и на Оскара!

То есть обсуждение приняло необычно живой характер. А фильм поставили на специальный приз по ходу идущего конкурса. Н у , на первое место все же нельзя: гомосексуальная тема как-никак, однополая любовь, идеологически все же не очень. Но — национальная своеобычность. А вот оригинальность темы, смелость режиссерская, нетривиальная коллизия... и камера-то не такая плохая, и игра актеров, товарищи! — как это все без лишних эмоций, все изнутри показывают, по Станиславскому.. Короче — фильм что надо.

Высокое фестивальное начальство, которому прохлаждаться некогда, потребовало фильм себе на просмотр. Они первые четыре смотрят: для порядка, — кому призы давать и премии. Смотреть все им некогда.

А монгольская группа уже подъехала. И в малом спецзале, в уголку за пультиком, лампочка на черном щупальце пюпитр освещает, монгольский переводчик излагает события:

— Здравствуй, Цурэн! Как скот, здоров?

— Спасибо за лекарство, Далбон! Те четыре овцематки, что болели, теперь совершенно здоровы.

Начальство терпеливо ждет, когда начнется гомосексуальная любовь. Оно проинформировано в деталях и тоже хочет приобщиться к оригинальному монгольскому кино.

А разговоры все о поголовье, о методах содержания скота. О повышении рождаемости овцематок и выживаемости ягнят. Привес обсуждают — плановый и сверхплановый! И голосуют за резолюцию всем собранием.

Стоп! — говорит секретарь по идеологии Республиканского ЦК, он же куратор фестиваля. — Вы эту производственную драму нам совать бросьте. Мы понимаем ваши сомнения, но, чувствую, вы просто заробели!

Свет вспыхивает, фильм останавливается, монгольский переводчик краснеет. Мнется неловко.

— Ничего не стесняйтесь! — говорят ему. — Мы все понимаем. Это искусство. Национальные традиции уважаем. Реалистическая форма, социалистическое содержание. Так что — переводите точно!

С переводяги пот льет: на таком уровне прессуют! — и переводит:

— Может быть, тебе лучше поехать в город? — (говорит сыну-скотоводу ласковая мать.) — Ты сможешь выучиться на учителя или инженера, люди будут тебя уважать.

А отец ей возражает сурово:

— Сотни лет наш народ выхаживал скот в этой суровой степи. Это наше богатство. Даже на монете скотовод скачет за солнцем! И долг нашего сына — быть там, где трудно. Там, где нужнее родине.

Руководящие товарищи раздражаются. У переводчика сконфуженное лицо, но упирается на своем как баран. А любовники под одеялом рассуждают о выхаживании недоношенных ягнят! В зале посмеиваются.

— Так, — принимает решение секретарь по идеологии. — Нечего тут глаза нам замазывать. Давай сюда старого переводчика!

Бегут за Познером. Познера нигде нет. Долго ищут, приставая ко всем. В конце концов вышибают закрытую дверь и вытаскивают его из комнаты тугих девочек.

Познер необыкновенно благодушен, белозубо обаятелен и поддат. Не совсем понимает, куда и зачем тащат. В конце концов пихают его за пульт. С наказом:

— Переводи, как тогда!

На экране овечье стадо, и болезненно подпрыгивающий в седле пастух поверяет пространству, лаская парнокопытных счастливым взором:

— Сначала мне было больно. Я стыдился своего желания. А потом стал хотеть этого ощущения. — Механической гайморитной скороговоркой строчит гундосо Познер классический киносинхрон.

Руководящие товарищи замирают. Непроизвольно сглатывают сухим горлом.

— Стоп! Сначала поставьте!

И Познер гонит эту скотоложескую гомосексуальную эротику. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и де Саде.